– Однако обыск не подтвердил этого.

– Да, не подтвердил, – грустно сказал ротмистр, после чего осмотрел всю канцелярию.

– А какого вида прокламации?

– Да вот, извольте! – Он вынул листок длиной четверти полторы и шириной в пол-листа. На нем настоящим типографским шрифтом большой типографии напечатано было воззвание. Смысл обыкновенный: призыв к свободе и к борьбе за свободу. Печать «союз кавказских офицеров».

– Офицеров ли? – заметил я.

– Конечно, ложь! – согласился и ротмистр. – Кто из офицеров станет связываться с этой подпольной сволочью. Они теперь поставили ставку по революции на офицеров и кружат им головы. – В третий раз я услышал, что революционеры возлагают надежду на измену офицеров…

В начале сентября вернулся адъютант, и я был очень рад, сдавши ему дела и переписку о восьмидесяти арестованных саперах. Тотчас же, как я освободился от этого, меня выбрали заведующим столовой, и выбрали единогласно. Видимо, так уже приелись друг другу, что все накинулись на нового человека. Целый месяц заведовал я собранием, несмотря на то, что командующий первой ротой, штабс-капитан Янкевский, заболел, и я временно командовал его ротой. Во время заведования столовой я тотчас же заметил, что офицерство резко делилось на три части.

Крайние правые, или монархисты, под предводительством подполковников Вершицкого и Киселева: Янкевский, Франчич, я, Иванов, Молчанов, Абрамов, Кононов. Затем, крайние левые, под предводительством князя Вачнадзе: Белков, Святский, Зинкевич, Зайцев. Центр, примыкающий больше к левым и, видимо, чуждающийся правых: сам командир, подполковники Иллиас-Бей и Абрамович, князь Гурамов, Сохатый, Федоров, Унжиев, Дукшт-Дукшинский, Шах-Будагов, Пеленкин, Булгаков, командир второй роты, командир четвертой роты Зенилов. Последние четверо держали строгий нейтралитет.

Вот тебе и результаты революции, – думал я. – Если офицеры разделились на три лагеря, то чего же ждать от штатского люда. Служить в таком батальоне было противно. Вечные перешептывания друг о друге. Разговоры о продаже винтовок, о разбрасывании прокламаций. Я все же еще не верил в участие офицеров в революционном движении. Допускал возможность лишь сочувствия революции, навеянное литературой и временем. Мысли о возможности активного участия я не мог допустить.

Вдруг – о, ужас! Прохожу как-то раз по офицерской линейке. Никого не было на ней. И вот, из одной палатки высовывается голова подпоручика Святского, кивает мне и приглашает таинственными жестами зайти к нему. Захожу, а он, нимало не смущаясь, открывает свой большой сундук, вынимает оттуда несколько прокламаций и подает мне. Подпись: «союз кавказских офицеров». Я так и обмер. Теперь воочию увидел, что офицеры могут участвовать в тайном обществе…

Сундук Святского был весь набит прокламациями. Мне сразу стало понятно недоумение жандармского ротмистра. Подозрение говорило ему, что прокламации идут от сапер, но не могло же ему придти в голову сделать обыск в офицерских палатках и сундуках.

Взяв прокламации, я сделал вид, что не удивляюсь. Меня же это происшествие буквально огорошило. Я никак не мог сообразить, что нужно сделать, что должно предпринять. Удар был неожиданный, ошеломительный. Зачем, с какой целью посвящает меня в свою тайну Святский? – проносилось в моих мыслях, – замешать в свое грязное дело? Или спровоцировать? Или просто испытать?..

Проклятые прокламации жгли мой карман. Я не знал, куда их сунуть и где бы их сжечь. Наконец, решил посоветоваться с Янкевским. Это был единственный офицер в батальоне, которого я знал еще по училищу и его убеждения были определенно монархические.

– Скверное дело! – покачал он головой и нахмурился. – Вот мы теперь имеем уже наглядное доказательство, откуда идут прокламации. Дело с охотничьими винтовками было еще не ясно, теперь же нет сомнений. Нужно смотреть за ними и не допускать до скандала. Мы должны собраться и обсудить это дело. Скажем Вершицкому, Франчичу, Молчанову, Иванову и Абрамову. Соберемся у Иванова, на квартире у его отца, отставного подполковника Куринского полка. В воскресенье вечером, послезавтра…

Как заговорщики, таясь друг от друга, пришли мы к Иванову. Он, оказывается, пригласил еще и Унжиева. Собрались только Янкевский, я, Франчич, Молчанов, сам хозяин и Унжиев. Остальные отговорились невозможностью прийти. Побоялись, может быть, – решили мы и начали обсуждать сами. Что предпринять? Сказать командиру, сообщить жандарму или переговорить с самим Святским?.. Прения показали, что мы не решаемся ни на что. Слишком сильно укоренилась у нас ненависть к доносам. Говорить же со Святским не было смысла, – только откроем себя и свои взгляды. Доносить жандармам казалось зазорным, – осрамим честь. Сказать командиру бесполезно: его жена сама была революционеркой, сама замешана в этом. Может быть, полковник и знает даже, кто распространяет прокламации, и мы опять-таки выдадим себя.

Кроме того, ясно чувствовалась у всех боязнь мести со стороны революционеров. Враг был коварный и опасный. Нас каждого могли пристрелить из-за угла в любое время, следовательно, нужно было действовать осторожно и, во всяком случае, не открыто. Сперва никто из нас не решился заговорить об этой боязни мести, а потом как-то заговорили вдруг все сразу. Мы решили быть настороже. А если тронут хоть одного, все остальные вступятся за него…

Нам было ясно, что прокламации распространяют повсюду денщики Святского и князя Вачнадзе. Попробуем сначала поймать их. Кончили мы беседу поздно. Вышли от Иванова кучей, – сейчас видно, что неопытные заговорщики. И точно на грех, столкнулись нос с носом с Ананьиным и князем Вачнадзе.

– Что это у вас за сборище? – развязно спросил маловоспитанный и нахальный Ананьин.

– Так, в гостях у Иванова были.

– А! хорошее дело… – подозрительно рассмеялся Ананьин.

Князь Вачнадзе исподлобья смотрел своими озлобленными глазами фанатика. Оба, очевидно, знали, что Святский решил проверить наши убеждения раздачей прокламаций, и сразу же заподозрили нас.

Это блестяще подтвердилось на следующий день за обедом. Несмотря на то, что на председательском месте восседал сам Исаевич, а по бокам два подполковника: Абрамович и Иллиас-Бей, революционеры завели разговор на тему о событиях.

Окончательное слово они предоставили князю Вачнадзе, и тот, с пылом фанатика, высказал убеждение, что нужно во что бы то ни стало идти новым путем. Во что бы то ни стало!.. Не останавливаясь даже перед тем, если придется на своем пути силой расчищать дорогу. Если даже придется тайно убрать с дороги сопротивляющихся, то и это не должно останавливать, – заключил князь, стукнув кулаком по столу.

Намек был ясен. Мы сделали вид, что это относится вовсе не к нам. Командир был занят разговором с заведующим хозяйством и не обратил особого внимания на речь князя.

Вдруг вскакивает Молчанов. Весь бледный, трясясь от негодования, он гневно вперил сверкающие глаза в князя. Страстный человек, научившийся не сдерживать себя еще в училище, где юнкера были привлечены к борьбе с революционерами, он не сдержался и здесь. Как там он арестовывал по своей инициативе подозрительных и стрелял по ним, будучи старшим портупей-юнкером в пулеметной команде, так и здесь, выступил раньше старших.