А охота! Такой другой нет нигде во всем мире. Начиная с перепела, кончая диким кабаном и медведем, – здесь все есть.

«Эх, жаль, что ружье дома осталось, – вспомнил я при рассказах о кавказской охоте. – Вот неприятность…»

– А что это за труба тянется с правой стороны?

– Эта… Разве не знаете? Это знаменитая труба: по ней нефть идет самотеком из Баку в Батум, а там прямо льется в пароходы.

Прибыльное дело эта нефть и керосин. Только у нас на Кавказе и имеется такой колоссальный запас. Нигде на земном шаре нет большего бассейна, чем у нас.

К Тифлису подъезжали утром. Город лежит в ущелье. Слева и справа вздымаются невысокие горы. Сам город идет вверх красивыми террасами к горе св. Давида. С другой стороны железной дороги видны небольшие дома. Это предместья. Все зелено, масса растительности. На вокзале меня встретил Матушкин. Он доложил мне, что самое лучшее пойти прямо в казармы, которые находятся против вокзала.

– Пойдемте, ваше благородие, вместе, я покажу дорогу. Вы останетесь в офицерском собрании, там всегда живут господа офицеры, когда батальон в лагере, а я возьму несколько человек, и мы перенесем вещи.

– Дело хорошее! – Взглянув мельком на маленький вокзал, мы пошли по платформе, пересекли рельсы и очутились против казарм. Большие, двухэтажные здания, похожие на наши гродненские. В собрании нашел трех офицеров. Все подпоручики. Двое из них, Белков и Зинкевич, читали вслух Эрфуртскую программу. Читал худой, черный Зинкевич, а Белков, крупный и рыжеватый, слушал. Третий офицер надевал чистый китель и собирался уходить. Все сухо поздоровались со мной, не стали расспрашивать. Чтение продолжалось.

В комнате был беспорядок. В углу стояла новая винтовка, видимо, охотничья. – На кабанов, – подумал я. Читающие были так погружены в свое занятие, что я постеснялся тревожить их. Временами они прерывали чтение и оживленно обсуждали прочитанное, но не громко, а точно заговорщики. Кудри Белкова тоже были подозрительны. Разобрав вещи и отложив все необходимое для лагеря, я присел на расставленную походную кровать.

В это время вошел унтер-офицер. Зинкевич поднялся, и они стали о чем-то говорить шепотом. Однако, что же это? – Я даже не поверил сначала своим глазам. Отставив ногу и заложив одну руку в карман, а другой держась за пояс, унтер беседовал с офицером, как равный с равным. Даже, пожалуй, офицер был скромнее, он меньше жестикулировал. Я встал и подошел поближе. Унтер смерил меня с головы до ног и заспорил с Зинкевичем. Он доказывал офицеру, что наряд телеграфистов мал. Солдаты устали и не имеют свободного времени. Нужно просить командира увеличить команду.

– A что это за команда? – спросил я.

– Да железнодорожные телеграфисты и телефонисты бастовали, многие рассчитаны и уволены со службы и их временно пополнили нашими, – ответил Зинкевич.

– Что у вас тут серьезные беспорядки были?

– Да, забастовки были, недовольство… Даже столкновения. Но все больше раздуто властями. Между прочим, пострадали и мы.

– Как пострадали?

– Да так. На сапер наговорили небылиц, обвинили их в желании устроить восстание. Ночью окружили наш батальон пехотой и отобрали винтовки. Теперь мы безоружные.

– Отобрали винтовки? – с ужасом прошептал я.

– Провокация, – сказал Белков. – Чистейшая провокация. Никакого заговора и не было. Просто это работа шпиков и жандармерии. Отобрали винтовки, по списку арестовали человек 80 сапер. Учинили разгром и довольны. Подлейшая история!

– Когда же все это случилось?

– Вскоре, как вышли в лагери. По Александрополю пошли прокламации, а пехота заявила, будто саперы их распространяют. Пехота и подстроила всю эту штуку. Ей нужно было отвести подозрения от себя.

– Так точно, это все пехотские дела, это ихняя провокация, – вмешался в разговор унтер.

– Если все саперы такие, как ты, унтер-офицер, то не думаю, чтобы была провокация, – сказал я, в упор глядя на сапера.

Глаза у унтера забегали. Он посмотрел на Зинкевича и Белкова. Те тоже как-то замялись. Он решил, что сдаваться не следует, и не переменил позы, чего я уже напряженно ждал. Он все же медленно вынул руку из кармана, но все еще продолжал стоять, отставив ногу и держась за пояс. Видя, что происходят какие-то недоразумения и удивляясь поведению сапера и офицеров, я решил, что молодежь стесняется сделать замечание саперу. – Боятся! – мелькнуло у меня в голове, вот и распустили.

– Что же ты? Не понимаешь, чего я хочу? – спросил я сапера.

– Никак нет! – ответил тот, не добавляя титула.

– Я хочу, чтобы ты стал смирно, когда разговариваешь с офицером! – грозно возвысил я голос. – Распустился, сволочь! Морду набью! – заорал я. Того так и подкинуло. Моментально стал смирно и растерянно посмотрел на меня, не решаясь даже перевести глаза на своих офицеров.

– Виноват, ваше благородие! – сказал он уже совершенно по-настоящему.

– То-то и вижу, что виноват. Не умеешь разговаривать, забыл дисциплину… Рапорт на тебя подавать, что ли… Пошел вон!

Раз, два – повернулся сапер и исчез.

– Напрасно вы так… – нерешительно, но хмуро начал Зинкевич. Белков смутился и отошел в сторону. – Мы уже так не обращаемся с солдатами. Теперь времена другие.

– Оттого и винтовки отобрали, что обращаетесь мягко. Я не привык к этому, не привык, чтобы солдат распускали.

– Ваш поступок может вызвать конфликт… недовольство сапер.

– Чем скорее возникнет этот конфликт, тем лучше, по крайней мере скорей до истины доберемся, отчего винтовки отобрали. Солдат должен быть солдатом, и я не допущу хамства и неисполнения дисциплины.

Тут только я заметил, что за дверью стоял Кононов. Третий молодой офицер, который возвратился уже из города.

Принесли обед. Денщики поставили судки на стол. Ни скатерти, ни салфеток.

– Что на обед? – спросил я Матушкина.

– Борщ и мясо с котла.

– Мы едим солдатскую пищу, – многозначительно и мягко сказал Белков.

– И разлюбезное дело. Слетай-ка, Матушкин, на вокзал и купи водки, да достань огурцов.

– Слушаюсь! – И мой Матушкин исчез.

– Вы пьете водку? – спросил Зинкевич.

– Пью, и очень охотно.

– Мы не пьем… Вообще водка не полезна здоровью и приносит много вреда репутации офицеров. Повсюду говорят, что офицеры пьют и скандалят.

– Дураки говорят, и дураки слушают, – отрезал я. – Те, кто так говорят, еще больше пьют-то. Брехня все… Пьют все, и профессора, и студенты, и рабочие… А я в угоду им должен невинность соблюдать. Плевать я хотел на них на всех!

Борщ подали такой горячий, что невозможно было есть. Наконец, Матушкин принес водку. Я предложил присутствующим офицерам. Все отказались. Я выпил рюмку, закусил огурцом. Выпил и под борщ, и под мясо и чувствовал себя хорошо. Только очень уж жарко было. Такая потрясающая жарища, что я не решился выпить четвертую рюмку водки. Пообедав, Зинкевич и Белков сели дочитывать Эрфуртскую программу.