– А вы не читали этого? – спросили они меня, показывая на заголовок.

– Нет, не читал.

– Замечательная вещь! – сказал Белков. – Прочтите.

– А о чем там говорится?

– Прочтите и узнаете, разве такую серьезную вещь можно рассказать в двух словах?

– Ладно, прочту, – сказал я добродушно, – только не думаю, чтобы это подходило нам. Я уже слышал об этой программе и прочей революционной литературе. Что хорошо, быть может, в думе, – то не подходит к казарме. Проповедь «свободы» быстро доводит до обезоружения частей и до нахальства солдат… Да и вообще всех! По-моему ваша программа дрянь и читать ее не следует… чтобы потом саперы руки в карманах не держали… Армия должна быть вне политики! – изрек я модную фразу.

– Ка-ак вне политики?! – так и вскинулись, почти подпрыгнули мои новые сослуживцы. – Свобода и справедливость должны коснуться и армии.

– Это нам дадут свыше. А если сами начнем забирать свободы, то начнется с развала дисциплины, с обезоруживания частей, чтобы политические страсти не разгорелись в бойню.

– Если мы сами не потребуем, – нам ничего не дадут.

– Говоря так, вы, господа, не уважаете ваш же кумир, думу и Эрфуртскую программу. Солдат должен быть солдатом везде и всегда. Первая и главная его обязанность – быть дисциплинированным, то есть слушаться начальников, не рассуждая. Если мы изменим это, то получим не солдат и армию, а рабочих и фабрику. Начнется с закладывания рук в карманы, а кончится избиением неугодных офицеров.

– И пусть! Если офицер не на высоте, если он пьяница, мордобой, если он…

– Послушайте-ка, – прервал я это словоизвержение, – вы сами слишком еще молоды, чтобы судить старших офицеров. Вы, видимо, повторяете чужие слова. Видели вы сами то, что говорите?

– У нас нет, а в пехоте, говорят, есть.

– И в пехоте нет. Плохие офицеры не уживаются в армии. Кроме того, уж не молодежи, понятно, перестраивать армию.

– Да вы – консерватор! Вы стоите за старые порядки!..

– Нет, я стою за порядок, а не только за старое… В армии многое нужно изменить. Это показала последняя война. Только изменять должны специалисты и знатоки дела, а не любители. Что, например, я, сапер, могу сказать о переустройстве государства?.. Ничего. Что штатский может сказать о переустройстве армии?.. Тоже ничего или ерунду!

– Вы правы, конечно, нужно много поработать. Вот мы и изучаем политику.

– Всякое изучение – вещь хорошая, – одобрил я. – С этими вопросами и мне нужно будет ознакомиться…

Я лег спать, а чтение Эрфуртской программы продолжалось.

Ах, какая жара! Просто жгет, как в духовой печи. Сон не дал отдыха. Утром мухи разбудили рано. Было еще сравнительно прохладно, но только сравнительно. Пот льет с человека уже с шести часов утра.

– Хотите посмотреть город? – спросил меня Зинкевич. – Пойдемте вместе.

Я с любопытством осматривал улицы, залитые ослепительным солнечным светом. Привокзальная часть города не отличается хорошими зданиями. Движение на улицах тоже не особенно большое. Мы обогнули сквер перед вокзалом; вокруг сквера ходил трамвай. Вдруг прямо перед нами остановились два оборванца с типичными наглыми лицами. Они смотрели на нас в упор. Я вздрогнул. Что-то будет?..

И вот, оба, как по команде, сняли картузы и, низко кланяясь, больше чем в пояс, склонились перед нами, опуская театральным жестом фуражки до самого тротуара.

– Кавказским саперам! – с пафосом произнесли оба. Зинкевич снял фуражку и также поклонился. Я инстинктивно откозырял.

– Видите, какое почтение оказывают саперам рабочие, – гордо кинул в сторону Зинкевич.

– Вижу, но это меня не радует, а смущает. Будто и я замешан в революцию, – сказал я. – Это что же, они за обезоружение, что ли, нас так приветствуют?

– Думаю, да! – ответил Зинкевич. – Обезоружение создало громадную популярность саперам. Пример вы видели. Мы можем безопасно идти, куда угодно, по самым глухим улицам, и никто нас не тронет. Зато стрелкам, казакам и особенно жандармам нужно быть крайне осторожными. Пристрелят моментально!

– Все это очень прискорбно, – покачал я головой. – У меня сейчас такое чувство, будто я нарушил присягу и честное слово. Не офицерское дело мешаться в политику.

– А вот революционеры говорят совсем другое. У них надежда только на офицеров, которые, если захотят, помогут им сильно. Пока офицеры не перейдут на сторону социалистов, – ни дума, ни революционные вспышки не добьются ничего… Тут уже есть орган, объединяющий офицерство, – тихо заговорил Зинкевич, искоса оглядывая меня. – Тайный, конечно… Я слышал о нем мельком.

Мне тогда и в голову не могло прийти, что возможно такое общество. Я с удивлением смотрел на Зинкевича.

– Тайное общество, обрабатывающее офицерство? Значит, в нем участвуют и офицеры?!

– Наверное.

– Да, ведь, это ужасное дело! Ведь это пахнет виселицей!

– В случае реакции – да. А в случае переворота?.. При новой власти, при республике?..

– Нет, это слишком ужасно, и лучше быть подальше. Избави Бог от всяких тайных обществ.

Вскоре мы расстались, и я закончил прогулку один. Едва дополз до казарм. В виски стучало. Рубашка, китель, все было мокро до нитки. Такой адской жарищи я еще не испытывал нигде. Эта жара заставила меня выехать в Александрополь в лагери скорее, чем я предполагал. Даже не соблазнился осмотреть Тифлис.

Дорога до Александрополя прелестна. Местность гористая. Особый паровоз, специально присвоенный этой дороге, тянет короткий состав. На некоторых участках второй паровоз подталкивает поезд сзади. Всей езды меньше суток, но какое огромное различие в климате или, вернее, в температуре – между ущельем Тифлиса и горами.

Днем и здесь жарища, но ее умеряет приятный ветерок. Ночью же совсем холодно, нужно даже надевать шинель. Эта разница между дневной жарищей и ночной прохладой невыразимо приятна. Она сообщает особую прелесть жаркому климату. Насладившись за день солнечным пылом и жаром, тело отдыхает ночью и приобретает свежесть и крепость.

Виды здесь – сама красота. Дикие ущелья. Горы, покрытые лесом. Недалеко от Александрополя, у самого полотна дороги, вздымается на высоту 31/2 верст священный Ала-Гез, Божий Глаз, покрытый вечным снегом. Необычайной красоты гора как бы расколота надвое, а нагорный снег, покрывающий ее, блестит на солнце всеми цветами радуги. Если нет тучек, больно смотреть на эту ослепительную белизну.

В Александрополе улицы мощеные. Извозчики все парные и на великолепных лошадях. Экипажи с резиновыми шинами. Ездят быстро – одно удовольствие. Самый городок чистый, но какой-то особенный, – издали кажется черным из-за того, что все дома построены из местного темного камня. Население – преимущественно армяне. Посредине города большой сквер.