Только одни аплодисменты и уходящий из зала «Мир искусства». Было что-то дьявольски хорошее во мне и вне меня, у самой рампы публика орала неистовыми голосами нелепые слова, горели щеки, блестели глаза, кто-то рыдал и ругался, махали платками, а я смотрел на них, искал врагов, а видел только рабов и нескольких друзей. «Товарищ!» — «Спасибо!» — «Ура! Долой мещанство!» Удивительно хорошо все это было. Чувствовал я себя укротителем зверей, и рожа у меня, должно быть, была зело озорниковатая. Потом говорили, что этот момент — лучший момент спектакля.

Скандал, т. е. шиканье, — свиста не было, его не могло и быть, ибо партер не свищет, свист — дело демократических «верхов», на спектакле же была преимущественно «аристократия», — скандал, я говорю, начала ложа «Мира искусства» и именно — Мережковский, как самый откровенный, горячий и смелый из компании. Это. видел Далин-Линев, сидевший около самой ложи. Затем — Философов, Дягилев, Даманская, Венгерова, Сергеев-Ценский, Крандиевская, Юрий Беляев и т. д. К ним, по словам «доброжелателей», присоединились сыщики, коих была тьма. Шипели четыре ложи, как говорят, повторяю — когда я вышел к рампе — шипенья уже не было. Меня очень удивил Потапенко, оказавший в лицо мистикам из «Мира»: «Только в России возможна такая гнусность, господа… только в России возможно (шипеть на человека?) шикать человеку, каждое слово которого — правда, правда! Стыдитесь!» Сказал он это громко в фойэ.

Группа каких-то военных закричала Дягилеву и Философову: «Пошляки! Во» из театра!»

Какой-то господин, по словам одного знакомого, кричал в ложу шикавших: «Что… (следует нецензурное слово), пробрало вас?» — Говорят, его вывели.

Конст[антин] Петр[ович] сказал Даманской «комплимент», по его словам, а по-моему, он обругал ее.

Вообще «было дело под Полтавой»!

Какие-то мужчины и дамы подбегали ко мне за кулисами, что-то говорили, плакали, жали руки и — прочее в этом духе. Четвертый акт прошел нелепо — все время аплодировали, прерывая артистов. В конце акта — общие вызовы. Из театра — едва ушел. Второй спектакль, по словам Тихом[ирова], прошел лучше в смысле исполнения, и после третьего акта — плакали. Вызывали автора. Ну, будет об этом!

Здесь Антон из Нижнего, помнишь? И еще куча знакомых. На 15 или 20-е будет объявлена мобилизация — 35 000 человек призывают. Возможны крупные события. Сегодня в Юрид[ическом] обществе был назначен доклад Гессена на тему «О свободе слова» — не состоялся, ввиду обилия публики. Не только зал, вмещающий около 1000 чел., был набит до такой степени, что мужчины падали в обморок, но даже на улице собралась толпа обывателей тысячи в 4… Несмотря на очень любезное отношение публики ко мне, я не мог пробраться ко крыльцу и возвратился вспять. Гессен и Анненский отложили доклад «до приискания более обширного помещения».

О похоронах Бунакова я писал? Веселенькие похороны!

Обыватель — перерождается, вот самое важное!

Прочитай стихи в «Руси» о либералах — это голос обывателя, а не радикала. К «Нашей жизни» отношение удивительно трогательное! В контору нельзя попасть, ибо на лестнице и на панели стоят сплошной массой люди, жаждующие жизни. В день запрещения розницы подписка сразу поднялась на 1263, на другой день на 3489, провинция подписывается по телеграфу. Ходский махает руками и уверен, что его сошлют в Сибирь. Газету, вероятно, закроют, но тотчас же выйдет «Сын отечества» — обновленный — и «Слово». Святополк скоро, кажется, получит титул «Окаянного»; судя по его отношению к «Н. жизни», — малый, видимо, устрашился и уступает давлениям. Говорят, что, когда он заявил Николаю о требованиях конституции, Николай удивился: «Разве я не самый ограниченный монарх на свете?»

Севастопольские события здесь подробно известны и вызывают большое удовольствие. Есть и еще события в этом же роде, ты их, вероятно, знаешь.

Лично я — устал, как собака, и не имею времени даже голову вымыть, волосы от грязи слиплись в какую-то массу. Писать можно о многом, но — чертовски некогда! Человек из Риги, которого ты так не любишь, лежит в больнице вот уже пятый день, что мне очень тяжело. Извини, что написал об этом, но — в несчастии и японцы и русские одинаково достойны сострадания. Написал, чтобы объяснить тебе мое положение, мой «недосуг».

Поцелуй Максима, Катю, кланяйся доктору, крепко жму твои руки, милый мой друг, спасибо за письма. Ты права — жизнь прекрасна! И чем больше вводишь ее в себя, чем глубже погружаешь себя в нее — тем она прекраснее!

Еще раз жму руки.

А.

Забыл сказать, что, кроме Коммис[саржевской] и Бравича, — все играли плохо, а М[ария] Львовна была толста, смешна и пошла.

293

В. В. СТАСОВУ

14 [27] ноября 1904, Петербург.

Глубокоуважаемый

Владимир Васильевич!

К. П. Пятницкий передал мне о Вашем желании повидаться со мной — это и мое сильное желание. Может быть, Вы устроили бы так: сообщите мне, когда у Вас будет свободный вечер, и я приду.

И большого Федора зовите — хорошо? Крепко жму Вашу руку.

А. Пешков

Знаменская, 20.

294

Е. П. ПЕШКОВОЙ

14 [27] ноября 1904, Петербург.

«Царь принимал Шилова, Львова, Петрункевича, Родзянко и благодарил их за доверие к нему» — вот новость, о которой говорит сегодня Петербург. Получается что-то странное: съезд не разрешен и — состоялся, съезд выработал постановления, ограничивающие самодержавие, и — получил от самодержавна благодарность за доверие к нему.

Съезд не был признан законносостоявшимся, а теперь, после приема депутации от него, — он признан таковым? Потапенко в «Руси» называет современное положение дел «смешением языков», и это очень верно. Кстати, читай «Русь» от воскресенья, т. е. сегодня — интересно о «Дачниках». Потапенко чуть не по именам называет «искусников».

Предполагается съезд городских голов, всероссийский, конечно. Здесь и в Москве — ряд банкетов, возможны организации политических клубов. Сегодня на Невском немножко покричали народные поговорки. Вообще — настроение веселое. Если бюрократия поскорости не соберется с силами — дело ее будет проиграно непоправимо. Есть признаки, что она собирается, но в то же время «Нашей жизни» разрешена розничная продажа. Вообще — понять что-либо затруднительно, ясно лишь одно — у всех сильно кружатся головы и редко кто сознает свою позицию и обязанности. Из тюрем выпускают подследственных, в Таганке — голодовка, требуют освобождения, им оно обещано, а в то же время вчера в Лесном были аресты. Такая сумятица событий вызывает сумятицу мыслей даже у наиболее крепких голов. Хорошо ведут себя только те люди, которые знают, что самое главное — масса, ее интересы, ее сознание, ее сила.

Ты получила «Шарлотту»? Веселенькая книжка. На-днях К[онстантин] П[етрович] — который кланяется тебе —