– Рад, что здравомыслие тебя не покинуло, – заметил адаптер. – Сейчас мы с тобой находимся в таком месте, где может произойти все, что угодно. Я был осведомлен о фильтре-отсекателе, потому что подобная ему система безопасности находится и на противоположной стороне Оси, перед Рефлектором – Пуп опасался его разрушения недоброжелателями не меньше, чем атаки на Источник. А вот что скрывается за фильтрами, знает только Держатель и те немногие чемпионы, кому довелось там побывать. Обрати внимание: Пуп помалкивает и не предлагает нам сделку, хотя, по идее, уже должен был. Это меня тревожит, так что надо держаться начеку…

Я старался не смотреть вниз – туда, где остались мои несчастные товарищи, – и все ждал, когда до меня донесутся их крики. Блюстители уже добрались до барьера и колотили в него своими увесистыми кулаками. Этот нескончаемый барабанный бой и приглушенный фильтром рев тысяч глоток бросали в озноб даже на расстоянии. Я был уверен, что гвардейцы просто-напросто вырвут прапорщика и Банкиршу из их ловушек, оставив первого без головы, а вторую – дичайшим образом разодрав пополам. Несмотря на то что Паша и Леночка избежали стеклянных колодок, вряд ли это облегчило участь молодых людей. Они могли быть разорваны любыми способами, причем куда более жестокими, чем те, что грозили Агате и Хриплому.

Я имел шанс избавить их от страданий, если бы по выходу из Оси сразу швырнул Концептор вниз, подальше отсюда. Возможно, тогда он перестал бы на нас воздействовать, товарищи приняли бы истинное обличье шатунов и, вероятно, вместо земной боли ощущали не столь мучительный холод. Впрочем, это была лишь теория. Во-первых, при переходе из одной реальности в другую боль могла не исчезнуть, а только видоизмениться. А во-вторых, мне без поддержки Концептора нельзя было и шагу ступить. В общем, на данную тему не стоило даже заикаться.

Криков снизу так и не последовало. Не сказать, что это было странно, но меня такое положение дел удивило. Не сумев пересилить искушение, я не удержался и глянул вниз. С почти что километровой высоты фильтр казался размером с компакт-диск, а вмурованная в него Банкирша – не больше букашки. Находившаяся неподалеку от нее голова Охрипыча была отсюда уже не видна, но, надо полагать, она все еще находилась на плечах; разве только ее оторвали так быстро, что прапорщик не успел вскрикнуть, но это маловероятно. Агата определенно была в порядке: я мог видеть, как она обеспокоенно озирается и машет руками. Страх, который она испытывала, наверняка являлся самым жутким страхом в ее жизни. Ощущения Банкирши были сродни ощущениям пловца, окруженного стаей акул. Акулы кишели возле него и пока не нападали, однако не оставалось сомнений в том, что рано или поздно они вонзят зубы в выбранную жертву. Ожидание этой минуты могло свести с ума кого угодно. Хотя в положении Агаты сумасшествие было бы скорее благом, нежели усугубляющим трагедию обстоятельством.

Ясно, что блюстители решили не трогать обездвиженных пленников до той поры, пока не будет разрушена преграда. Также очевидно, что Тумаков и Веснушкина такой отсрочки не получили. С высоты копошащиеся под прозрачным фильтром блюстители походили на червей в стеклянной банке. Если Паша и Леночка еще находились там, а не были отправлены вслед за Иванычем, тогда им следовало лишь посочувствовать… Как, впрочем, и остальным шатунам-революционерам, включая меня.

– Простите… – шепотом повторил я, обращаясь ко всем несчастным товарищам, и больше не оглядывался. Отныне мои мысли были устремлены к Источнику, ибо только там мы могли обрести наше спасение…

Помнится, в далеком детстве я и мои приятели обожали, раскрыв рты, выслушивать истории одного из заводил нашей уличной компании, чей отец имел весьма редкую специальность промышленного альпиниста. Я рос в те годы, когда подростки уже не увлекались повально какой-либо одной романтической профессией – вроде космонавта, военного или моряка, – как, по рассказам моего отца, происходило в его послевоенную молодость. В восьмидесятые кумиром для мальчишек мог стать кто угодно, даже такие негероические личности, как смотритель стрелкового тира (знай бери с работы казенную винтовку да стреляй на пустыре по бутылкам и воробьям, сколько душе угодно), киномеханик (бесплатное кино каждый день – предел моих мальчишеских грез) или мороженщик (тут вообще без комментариев). Если выстроить в ряд представителей всех профессий, какими я мечтал заниматься в детские годы, то вышла бы довольно внушительная шеренга. И в ней, конечно же, присутствовал промышленный альпинист, об экзотическом и рискованном труде которого мне так часто рассказывал мой дворовый приятель.

Немаловажную роль в заинтересованности мной данной специальностью сыграл талант рассказчика, а уж он-то – талант – у сына того верхолаза имелся в избытке. Особенно меня впечатлила история о том, как бригада промышленных альпинистов ремонтировала трубу калиногорской ТЭЦ – высоченное кирпичное сооружение, прозванное в народе «Везувием», поскольку его дым в ясную погоду был виден на огромном расстоянии. Даже если рассказчик тогда приврал – а наверняка так оно и было, – для меня это не имело принципиального значения. Развесив уши, я внимал драматичному повествованию о том, как отважные верхолазы под порывами ураганного ветра ведут монтажные работы, перемещаясь по верхотуре на тонких страховочных тросах. А потом усаживаются покурить, свесив ноги с верхушки «Везувия», да бравируют, поплевывая на птиц и взъерошивая руками кучерявые облака… Этих захватывающих историй оказалось достаточно, чтобы я без оглядки влюбился в профессию промышленного альпиниста на пару месяцев. То есть до той поры, пока после очередного похода в кинотеатр стезя киномеханика снова не показалась мне единственно правильным выбором моего тогда еще светлого будущего…

Почему я вспомнил о своих детских мечтах именно сейчас, когда мы с Рипом вышли к Источнику, чтобы искупать в нем властелина этой Вселенной? Все очень просто. Преодолев последние лестничные ступени, мы оказались, по сути, на верхушке циклопической трубы, на фоне которой калиногорский «Везувий» выглядел как зубочистка рядом с флагштоком. Диаметр выходного жерла шахты оставался неизменным – все те же полторы сотни метров. Толщина кольцеобразной стены, по которой нам предстояло ходить, – порядка десяти. Ну и, само собой, цель нашего дерзкого рейда находилась на своем месте. Как, пожалуй, и сотню миллиардов лет до этого.

Первое, о чем я подумал по выходу из колодца, было вовсе не «О великий Источник!», а «Какое счастье, что здесь всегда безветренная погода!». Уж не знаю, почему я не сумел проникнуться важностью момента. Возможно, после потери товарищей мое сердце вконец очерствело, а возможно, потому, что наш выход к Источнику выглядел более чем обыденно – ни дать ни взять парочка тех самых альпинистов, вскарабкавшихся на трубу ТЭЦ, чтобы почистить сажу да зацементировать трещины. Банально, скажете вы. Увы, это так, соглашусь я. Но не подобным ли образом в Трудном Мире происходила львиная доля всех эпохально-исторических событий? Кто сегодня скажет, как вел себя Колумб во время первой высадки на американское побережье: толкнул матросам приличествующую случаю речь или просто молча отошел в кустики справить нужду?

Вот и меня первым делом порадовал не Источник, а отсутствие ветра, что на такой высоте мог бы сделать нашу задачу совершенно невыполнимой. А Источник… Да, о нем тоже можно было сказать много восторженных слов. Но только в том случае, если бы я угодил сюда, минуя все предшествующие этой встрече злоключения. Однако, насмотревшись в Ядре на гораздо более удивительные чудеса, я взирал на Источник, как пасущаяся в сочной траве корова – на протянутый ей клок сена. Будь со мной сейчас пятеро моих товарищей, они точно нашли бы что сказать, особенно Паша Свинг («Ва-а-ау!») или Охрипыч («Епическая хренотень!»). А вот у меня как-то не получалось оценить по достоинству величайшее сокровище этой Вселенной. Да и не больно-то хотелось в одиночку восторгаться тем, что в равной степени было заслужено всеми нами.