Алекс почти было собрался исследовать первую из шести закрытых дверей, как услышал голоса. Он пригнулся, готовый бежать или стрелять. Потом до него дошло, что разговаривают на нижнем этаже и что никто сюда не идет. Привлеченный голосами, он решил на некоторое время отложить обследование второго этажа и спустился вниз.

Коридор первого этажа выглядел точно так же, как и два коридора над ним: исключительно чистый и тускло освещенный. В него тоже выходило шесть дверей. Одна из них была приоткрыта, и в комнате за ней громко разговаривали — спорили? — люди.

Алекс подошел к двери и прислушался. Они говорили о нем и о Джоанне.

Он рискнул заглянуть в трехдюймовую щель между косяком и дверью. Это был небольшой конференц-зал. Трое мужчин сидели за большим круглым столом, а четвертый стоял у окна, спиной к ним.

Ближайший к двери мужчина был очень толстый. Он с трудом помещался в кресле. Толстяк разворачивал упаковку "Lifesavers".

"Ансон Петерсон".

Имя пришло к Алексу само собой. По его сведениям, этого толстяка он никогда не видел. Однако, он знал это имя.

Другой мужчина был неестественно большой, но не толстый. Даже сидящий, он выглядел высоким. У него была бычья шея, поистине массивные плечи и широкое плоское лицо под низким лбом.

"Антонио Паз".

Второе имя пришло к Алексу, как будто кто-то, сидящий в его голове, прошептал его. Он чувствовал себя так, как если бы родился и жил только для того, чтобы попасть в это место в это время.

Предназначение.

Судьба.

"Я не верю в это", — подумал Алекс.

Но у него не было другого объяснения.

Он был напуган.

У третьего человека за столом были жесткие черные волосы, выступающий нос, глубоко посаженные темные глаза и смуглая кожа. Он выглядел опасным. Он был ниже Паза, но сложен более мощно. Хуже того, в его утонченно своеобразном напряженном внешнем виде было что-то от психопата.

"Игнасио Каррерас".

Четвертый мужчина отвернулся от окна и встал к ним лицом.

Не веря своим глазам, Алекс чуть не закричал.

Четвертый мужчина был сенатор Томас Шелгрин.

Толстяк сунул в рот мятно-ромовый леденец и какое-то время смаковал его. Затем он взглянул на Каррераса и сказал:

— Итак, решено. Вы убьете Хантера сегодня, разденете его и утопите тело в озере.

Каррерас кивнул.

— Я отрежу ему кончики пальцев, чтобы полиция не смогла снять отпечатки. Я выбью ему зубы, чтобы не установили личность по записям дантиста.

Петерсон моргнул.

— А это не чересчур? Вскоре озеро замерзнет, и когда они найдут его следующим летом или даже позаследующим, — рыбы ничего не оставят от него, кроме обглоданных костей.

— В этом отношении рыбы часто служат нам добрую службу, — сказал Каррерас. — Но что если им не удастся сделать их работу? Что если тело Хантера найдут завтра или послезавтра?

— Не найдут, — сказал Петерсон. — Какое-то время никто не будет искать его. Вот уже несколько дней, как он не звонит в свой чикагский офис. Никто не знает, что он поехал в Швейцарию. Когда они проследят его так далеко, то обнаружат, что он исчез без следа. Они не захотят прощупывать все озеро. С какой стати? Подумают, что он, с таким же успехом, мог быть убит в горах или в каком-нибудь другом городе, — или просто начать новую жизнь на южных морях.

— Он будет вторым судьей Кратером, — произнес обычно молчаливый Антонио Паз.

— Точно, — сказал толстяк, — он станет вечной тайной.

Каррерас нетерпеливо замотал головой.

— Я не верю в везение. Ни на йоту. Я сделаю все наверняка: отрублю ему пальцы, выбью зубы, изуродую лицо.

"И наслаждался бы каждой минутой этого", — угрюмо подумал Петерсон.

Последние полчаса Шелгрин, в основном, молчал. Теперь он подошел к столу и посмотрел в лицо Петерсона.

— Вы говорили, что мне разрешат увидеть мою дочь, как только ее доставят сюда.

— Да, дорогой Том. Но сначала ее должен осмотреть Ротенхаузен.

— Зачем?

— Я не знаю. Но он сказал, что это необходимо, а он — хозяин этого места.

— Но не тогда, когда вы поблизости, — сказал Шелгрин.

— Ну, что вы, это его дом и его клиника.

— Когда вы здесь, неважно, кто владеет этим домом, — сказал Шелгрин. — Вы — типичный хозяин. Хозяин, куда бы вы не пришли. Это у вас в крови. Вы будете командовать адом через час, как попадете туда.

— Это очень любезно с вашей стороны, дорогой Том.

— Я хочу видеть Лизу.

Каррерас вмешался, и Петерсон был благодарен ему за это.

— У меня есть вопрос, — сказал Каррерас. — Девушка. Что мы будем делать с этой девушкой, если...

— Все будет улажено, — резко сказал сенатор. — Память Джоанны Ранд будет стерта, а ей привита другая личность. Ее устроят жить в Западной Германии.

— Это то, что случится, если все пойдет по плану, — согласился Каррерас, — но что, если она не вынесет "лечение" второй раз? Что, если она свихнется? Если ее рассудок повредится? В конечном счете, мы можем оказаться с "овощем" на руках и должны быть готовы к этому.

— Этого не случится! — произнес Шелгрин.

— Дорогой Том, я предупреждал вас, что может кончиться именно этим, — сказал толстяк. — В Вашингтоне, на прошлой неделе, я предупреждал вас.

— Вы все еще пытаетесь обмануть меня, — сказал Шелгрин.

— Нет, дорогой Том.

Еще немного, и Шелгрин вышел бы из себя.

— Вы хотите, чтобы я думал, что "лечение" уничтожит ее, — сердито произнес он. — Вы хотите, чтобы я поверил в это, потому что если я поверю, то, возможно, скорее соглашусь отправить ее домой, нежели рискнуть.

— Но это правда, дорогой Том.

— Нет! Это не правда. Этот номер у вас не пройдет. Я... — Шелгрин остановился, посмотрел мимо Петерсона и сдвинул брови. — Кто там? За дверью кто-то есть. Кто-то подслушивает.

В то мгновение, когда он понял, что его раскрыли, Алекс распахнул дверь и шагнул в комнату.

— Добро пожаловать, — сказал толстяк.

Алекс уставился на Шелгрина.

— Вы мертвы.

Сенатор не отвечал.

Алекс внезапно пришел в ярость: он устал от окружавшей его лжи, обмана и использования его. Он махнул пистолетом в сторону Шелгрина.

— Скажи-ка мне, почему ты не мертвый, ты, вонючий, грязный ублюдок! Говори, почему!