От её слов стало жутко. Он чувствовал, как она роется в его памяти, перекладывает там воспоминания в только ей известном порядке. Это не было грубое вторжение Марты Лэйн с целью просто посмотреть. Манипуляции Дэйлы были легче дуновения ветра, нежнее птичьего пуха. Она жонглировала его мыслями, вытягивала их на поверхность. Хуже всего было то, что она видоизменяла их. Вписывала в его чувства себя, словно константу существования, нерушимую неизбежность, исходную данную, с которой придется теперь жить и считаться.

— З-зачем? — Собственный голос показался чужим, словно эхо из прошлого.

— Чтобы ты был послушным, Райго Иссиа, — выдохнул она, касаясь дыханием его губ.

Слишком жестокая правда, которая ядом растворилась в нем. Слишком откровенное действие, чтобы сохранять остатки самообладания.

Мир сузился до невозможности. Чужое дыхание стало единственной нитью, связующей с собственным сознанием. Райго хватался мыслью за эту нить, держался за неё, как за спасательный круг. Тонул и забывался. А потом снова всплывал на поверхность и дышал… Дышал сильно, рывками, чтобы набрать побольше воздуха в легкие и не забыться вновь, не исчезнуть навсегда во время сильнейшего мозгового штурма…

«

— Я вот все не могу понять, какого ти делаешь в моей голове… — Возмутился Тарис Лаен сквозь абсолютною черноту. — Ходишь, бродишь, как у себя дома. Своей черепушки мало, или собственные гости надоели?

Фраза была столь иррациональной, что Райго от неожиданности открыл глаза. Было темно. Серый цвет клубился вокруг него, словно дым. Слабый свет подсвечивал его насквозь, пронзал лучами, словно острыми лезвиями, намекая на полную ирреальность происходящего. А потом пришло воспоминание: некая лаборатория и мозговой штурм, устроенный незнакомкой. Но когда это происходило?

— Вообще-то это сейчас происходит, — поделился информацией модифицированный и многозначительно повел бровями. Откуда Иссиа знал об этом, он и сам не мог сказать. Да и волновало это в последнюю очередь. Лаен тем временем продолжал. Его голос перемещался, словно белобрысый ходил вокруг. То отдавал эхом от стен пещеры, то глухотой, как сквозь воду.

— Похоже, твоя пассия решила сделать в твоей голове генеральную уборку.

— Она не моя пассия, — возмутился Райго, оборачиваясь на голос. Бесконечно-серое пространство вмиг сузилось и превратилось в больничную палату из какого-то фильма ужасов. Тарис лежал на койке, распластавшись, словно морская звезда. Ноги перебинтованы, а к телу присоединено с десяток датчиков и электродов.

Ошейника не было. Райго зацепился за эту мысль, и помещение снова исчезло, превращаясь в серое месиво из света и темноты.

— Она почти что лежит на тебе и дышит в губы, — возразил Тарис. — Расслабься и поспи, нечего у меня над душой стоять.

— Ты сказал, она все еще в моей голове, так почему моё сознание здесь?

— А я почём знаю? Ты сам пришёл и теперь дышишь мне в мозг, словно людоед какой-то озабоченный, — сказал как отрезал.

Иссиа не нашёлся, что возразить, да и не стоило оно того.

Райго покрутился, а потом все же присел, сложив ноги по-турецки. Дым продолжал клубиться и приносил спокойствие. Лаена не было слышно, словно он вообще не здесь. Но это было обманчивое впечатление. Он на самом деле был всюду и одновременно, словно Райго действительно вторгся ему в голову.

— У нас проблемы, Тарис, — сказал Райго спустя некоторое время. — Я не знаю, как выкрутиться из сложившейся ситуации.

— Попробуй поспать, — зевнул Лаен. — Двух зайцев убьешь. Отдохнёшь и незнакомку свою удовлетворишь.

— Знаешь, как-то не горю желанием, — прошептал Иссиа. — Она мою память сейчас моделирует, буду ли я собой, если просплю все это?

— А будешь ли ты собой, если станешь за этим наблюдать? — вопросом на вопрос ответил Тарис и присел рядом, будто стоял над ним все это время.

— Нет… — качнул головой Райго. Свет, который доселе проникал сквозь дым, теперь проходил и через него. Собственное тело становилось прозрачным.

Тарис наблюдал за этим без ненужных комментариев. А когда Райго уже не угадывался, почти растворившись в сером цвете этого подсознательного мира, резко ухватил за прозрачную руку и потянул за собой...»

Надо быть честным с собой. Любая сотворенная твоими руками ошибка влияет не только на тебя, но и на каждого, кого это действие касалось. Если ты изворотлив, то выйдешь сухим из воды и почти не почувствуешь отдачи. А если честен, эта твоя ошибка будет тянуться за тобой как злобная черная тень, кусая, отдирая по куску от твоего спокойствия на каждом неудачном повороте, выводя из равновесия, порождая внутри неуверенность, тоску и сожаление. Неверный взгляд на жизнь — это тоже ошибка… но узнать ты этого уже не сможешь. И только когда изойдешь пылью под трехметровым шаром грунта, кто-то из будущего поколения скажет: «Эй, ребята, вот этот человек был неправ…» Но все это возможно лишь при условии, что тебя будет за что вспоминать…

Из закрытого цензурой

Время написания неизвестно

Дверь была заперта, а открыть ее оказалось нечем: ни ключа, ни шпильки, ни паршивого дротика. А выйти из вынужденного заточения хотелось. Вооружившись открученным в ванной комнате краном, Нана Вагнер застыла около двери, рассчитывая врезать первому, кто ее откроет. Конечно же, можно было взять табуретку для этого дела, но держать ее на весу представлялось крайне сомнительным удовольствием.

В простом плане Наны Вагнер было несколько слабых мест, что сводило его результативность к нулю. Во-первых, она так и не нашла никаких следов видеонаблюдения, однако это не значило, что таковое отсутствовало. Так что, вполне вероятно, ее боевая готовность для кое-кого была сейчас не более чем потешной сценой на экране телевизора. Во-вторых, если ей все же удастся кому-то врезать краном по голове, это не значит, что она сможет убежать. В-третьих, ее физическая форма была не на высоте. Гипотетический противник, в отличие от беглянки Вагнер, не только регулярно тренировался, но и огнестрельным оружием пользовался без зазрений совести. И если взять в руки оружие для Наны не проблема, то вот сможет ли она нажать на спусковой крючок — большой вопрос. Пулю выпустить — это не краном по носу съездить.

Последним аргументом не в ее пользу был обыкновенный голод. Живот крутило, и девушка в который раз пожалела, что не притронулась к еде, когда была возможность. Часы в комнате отсутствовали, поэтому Нана не могла сказать, сколько времени прошло после разговора с Биби. Если тогда был полдень, то сейчас, скорее всего, уже поздний вечер, если не глубокая ночь. А значит, с каждым часом она становится слабее. Что, опять же, не лучший вариант для ее задумки. Увы, хорошая мысль всегда приходит позже, или не приходит вовсе. Из размышлений ее выдернул приглушенный хрип за дверью. А потом постучали. Перехватив металлическую трубку крана поудобнее, она выкрикнула: