мы не можем просто так торчать в холле. Если кто-то приходил сюда убираться, откуда нам знать, когда он может вернуться. Не думаю, что нам стоит напрашиваться на то, чтобы нас нашли. В этом здании около дюжины этажей. Давай не будем останавливаться на первом.

— У меня такое чувство, что мне читают нотацию, — отвечаю я, нахмурив брови. — Извини за желание получить пять минут радости. Знаю, что это понятие тебе незнакомо, но это были долгие выходные.

Саллен смотрит на мои губы, и, клянусь, он представляет, как кусает их. Но затем его взгляд останавливается на моем глазу, и я тут же краснею, понимая, что он разглядывает ссадину на моем лице. Тональный крем оказался недостаточно плотным, чтобы полностью ее скрыть.

— Знаю, опасность — это не твоя стихия, — мягко возражает он. — Но это я пытаюсь защитить нас обоих.

При этом он указывает на нас своими затянутыми в перчатку пальцами.

Я стараюсь сдержать улыбку, и его глаза, кажется, загораются, как будто ему это нравится. То, что я нахожу его забавным.

— Мне привязать тебя, пока я принимаю душ, чтобы убедиться, что ты не наделаешь глупостей?

— Я не тупая, Саллен Рул.

Он на мгновение закрывает глаза и делает глубокий вдох. Клянусь, я вижу, как он морщит лоб от досады, и жалею, что сказала это. Он подумает, что я ничего не забываю. Но это правда, так ведь? Вот почему после стольких лет я все еще им одержима, включая те два года, когда он вообще отсутствовал. Саллен никогда не выходил у меня из головы.

— Но если ты позволишь мне посмотреть, как принимаешь душ, — быстро говорю я. — Обещаю, что буду вести себя наилучшим образом.

При этих словах Саллен резко открывает глаза, и у меня в груди снова бешено колотится сердце. Прежде чем я успеваю взять свои слова обратно, зная, что он и так всегда комплексует и прячется, Саллен встает передо мной, прижав меня к столешнице и положив руки по обе стороны от моего тела, словно заключив в клетку.

Я прижимаю ладони к груди Саллена и, впившись пальцами в ткань его толстовки, изо всех сил стараюсь не отвести взгляд. Не извиниться, не отступить, не вздрогнуть и не выказать страх.

И пристально глядя на него, я замечаю, что его лицо покраснело, и вспыхнувший на щеках румянец выдает в нем униженность. Он так стыдится своего тела, что даже шутка причиняет ему боль.

«Я все равно хочу тебя. Я всегда буду тебя хотеть».

— Я уже тебе говорил, — наклонившись ко мне, произносит Саллен, и мои губы овевает его лимонное дыхание от протеиновых батончиков. — Ты не захочешь меня видеть.

— А я тебе говорила, что захочу, — возражаю я, крепче сжав в кулаках его толстовку. — Говорила, что хочу тебя всего.

Затем он опускает голову, касаясь губами моего плеча, того самого, которое теперь болит. Саллен нежно прижимается к нему губами, а затем, словно предупреждая, проводит клыками по ткани моей футболки.

По моей спине пробегают мурашки, соски твердеют, превращаясь в острые горошины. Я выгибаю спину и, прижавшись к нему, обхватываю его руками в некоем подобии объятий.

— Тебе меня не напугать, — шепчу я.

Я не перестану повторять это до тех пор, пока он не поверит. Я провожу руками по его спине, ощущая твердые мышцы. Затем поднимаюсь выше, хватаясь кончиками пальцев за капюшон его толстовки.

Но заметив это, Саллен реагирует почти яростно и, отпрянув от меня, резко отводит от себя мое запястье. Я опускаю другую руку и завожу ее за спину, чтобы сохранить равновесие. Я хватаюсь за мраморную стойку, чувствуя, как под моей ладонью что-то дребезжит, вздрагиваю, но все равно не отвожу взгляда от Саллена.

— В этом-то и проблема, — тихо говорит он. — В этом месте? В то время, когда все нас ищут? Тебе, черт возьми, должно быть страшно.

Я прищуриваюсь, хотя где-то внизу живота у меня напрягаются нервы.

— Мы снова этим занимаемся? Парень, который не может снять толстовку, говорит пристегнутой ремнями девушке, что ей следует бояться?

Я закатываю глаза, прилагая все силы, чтобы казаться гораздо храбрее, чем себя чувствую.

Затем его взгляд становится менее напряженным, губы растягиваются в улыбке. Но, поскольку Саллен все так же крепко сжимает мое запястье и не отстраняется, я понимаю, что он вовсе не считает меня смешной.

— Открой ящик, Кария, — говорит он, глядя на мою руку, прижатую к холодному мрамору столешницы.

Нахмурившись, я медленно поворачиваюсь и понимаю, о чем он говорил. Выдвижной ящик с изогнутой серебряной ручкой. Я обхватываю пальцами холодный металл и тяну.

Дребезжащий звук становится громче, и Саллен отпускает мое запястье. Я поворачиваюсь к нему спиной и смотрю на сотни беспорядочно сваленных в этот ящик ключей. В основном они серебряные, но некоторые уже заржавели.

Я оглядываюсь и вижу, что Саллен молча глядит на меня. Он так близко, что я чувствую тепло его тела.

«Он знал, что ключи здесь? Или догадался?»

— Который из них? — тихо спрашиваю я, дотронувшись до ключей заклеенной пластырем рукой, и слышу, как они позвякивают в ящике стола.

Это здание давно не использовалось как гостиница; ключи никак не систематизированы, разбросаны как попало. И разве в наше время в отелях не введены карточки или даже беспроводной доступ?

Я вижу выгравированные на головках ключей цифры и задаюсь вопросом, сколько номеров в этом здании.

— Выбери какой-нибудь, — тихо шепчет позади меня Саллен, и я все еще чувствую на себе его взгляд, чувствую, как скользят по шее его кончики пальцев.

Словно он вынудил меня это сделать, я беру наугад один ключ, и у меня в груди бешено колотится сердце.

Не знаю, почему это решение кажется мне судьбоносным, но так оно и есть. Я сжимаю в руке холодный ключ, отмечая, что он более ржавый, чем остальные, серебро на шейке стало красновато-коричневым.

И когда я разжимаю пальцы и вижу номер, мне хочется бросить его обратно и выбрать другой, но я делаю глубокий вдох и остаюсь при своем решении.