руках новые темно-коричневые, с фигурными пряжками, туфли.

— Что это? — оторопел Петров.

— Туфли. Не босиком же тебе ходить.

— Ты — купила — мне — туфли? — выделяя каждое слово, проговорил пораженный Петров.

— Купила. По знакомству, конечно.

— Да откуда ты знаешь мой размер?!

— А твой старый ботинок? — Она кивнула за дверь. — Вон валяется под порогом.

— Ну, Наталья, век мне не рассчитаться с тобой! Коли б можно, расцеловал бы тебя!

— В чем же дело?

— Можно?!

— А что ты так удивляешься?

— Ты же была такая недотрога…

— А ты хотел, чтобы я с первого раза бросилась незнакомому мужчине на шею?

— Да черт его знает, чего я хотел… — Он подошел к ней и по-братски трижды расцеловал ее в щеки. — Спасибо, Наталья! Спасибо, что ты есть на свете!

— Ой, задушишь! — притворно закричала она и зарделась розовым румянцем.

Петров сел на стул.

— Можно надевать?

— Конечно!

Туфли были прекрасные, югославские, богатые, и сидели на ноге так, как будто он сам их десять раз примерял, прежде чем купить.

— Слушай, да таких и в Москве не найдешь.

— Я же говорю — по знакомству достала.

— И дорого стоят?

— Пусть это тебя не волнует. Это мой подарок.

— Ну, слушай, это уж слишком… Я подарков от женщин не принимаю.

— А от меня примешь! — Она смотрела на него так, будто она была его мать, а он — любимый, но не совсем послушный сын.

— Но это же разорение для тебя…

— Да о чем ты говоришь!

— Нет, правда…

— Все, забыли об этом. Пошли. — И она, как маленькому, подала ему руку. Пришлось подчиниться, и Петров, став в туфлях еще выше и стройней, зашагал следом за Натальей. В коридоре он увидел свой плащ, «дипломат», спортивную сумку.

— Забрала?

— Конечно.

— Нет, ты просто клад какой-то, а не женщина. Откуда ты такая взялась?

— Ниоткуда. Вот, в Ярославле живу.

На кухне, оглянувшись на Петрова (здесь горел яркий свет), Наталья рассмеялась:

— Нет, не могу! Как же они разукрасили тебя!

— Смешно?

— Знаешь, извини, но, ей-богу, смешно! Никогда бы не подумала, что такое могут сотворить с тобой. С тобой!

— Между прочим, то же самое думал и я.

Кухонный стол был уже сервирован. Две тарелки, две вилки, два ножа. Тонко порезанный лимон, густо посыпанный сахаром. Открытая банка шпротов. Маринованные огурцы и кочанная капуста. Маслины. («Маслины-то откуда?» — присвистнул про себя Петров.) Посредине — коньяк, две серебряные рюмки с позолотой изнутри. И по всей кухне — аромат жареного мяса.

— Садись… С минуты на минуту будет готово мясо… По-польски!

— Ну и ну! — только и сказал Петров.

— Нравится? — спросила она. — Знаешь, я давно не сидела по-человечески. В гости ко мне ходят редко, разлюбила гостей, мужа не пускаю, мама приезжает редко, вот так и живу… И все будни, будни… А сегодня наступил праздник!

— Как раз в честь праздничка и Петрова побили, — вставил он.

— Ну, наверное, Петров заслужил, вот его и побили.

— Петров заслужил медаль, а не синяки под глаз. Товарищ Петров ради сенсационного материала влез в бандитское логово, а его не поняли. Избили, а в придачу забрали еще бумажник.

— И много там было денег?

— Дело не в деньгах. Хотя и в них тоже. Главное — там был паспорт, журналистское удостоверение, командировочные бумаги.

— Как же ты теперь? — В огорчении за него она даже присела на краешек стула.

— А черт его знает. Паспорт — ладно, заплачу штраф. А вот за удостоверение выговор влепят. Да еще за командировку как-то отчитываться надо…

— Может, тебе в милицию заявить?

— Смеешься? Уж тогда меня точно с работы выгонят. Чтоб голову не терял… Ладно, бог с ним, перебьюсь как-нибудь. На билет у тебя денег возьму. Если дашь взаймы, конечно.

— Господи, нашел о чем беспокоиться…

— Ну и вот. А остальное перемелется. Как говорится: нет худа без добра. Тебя вот повидал.

— А без этого неужели не зашел бы?

— За кого ты меня принимаешь? Петров никогда не забывает друзей. — Хотя про себя знал, что никогда не пришел бы сюда, если бы…

— Какой я тебе друг? Кто я вообще такая? Так, не поймешь что…

— Наталья, ты самая замечательная женщина, какую я знаю. Ты бескорыстная. Ты настоящая. — И, кажется, Петров говорил это вполне искренне.

— Ой, не говори… — махнула она рукой и покраснела. И тут же, без перехода: — Что это я… мясо-то готово… сгорит еще… — И скорей к сковороде.

Мясо в самом деле было готово. Обжаренное в сыре и яйце, оно издавало такой аромат, что у Петрова поневоле потекли слюнки. Впрочем, если вспомнить, он ведь со вчерашнего дня ничего не ел, так что мало удивительного…

К мясу Наталья положила красную капусту, сочную и ароматную. «Знаешь, почему она такая? Потому что мама маринует ее вместе со свеклой…» И огурцы — тоже очень странно — были красные, когда их надкусишь. «Тоже поэтому. Мама маринует все вместе: огурцы, морковь, свеклу, капусту в кочанах. Получается чудо!..» — «Да, чудо…» — соглашался Петров. Налили по рюмке. «За встречу?» — «За встречу!» И потом набросились на еду, верней — набросился Петров, потому что был голоден как волк. Когда немного утолили голод, поглядели друг на друга, Наталья улыбнулась.

— Странно, — сказала она.

— Да, странно, — согласился он.

— А что тебе странно? — спросила она.

— Все странно. Вчера, ночью, в дождь — Петрова убивали; а сегодня Петров сидит у тебя, ест мясо, как будто ничего и не было… Странно, очень странно!..

— А мне странно, что ты у меня. Я думала, когда мы еще увидимся с тобой…

— Почему ты разошлась с мужем?

— Тебе в самом деле интересно?

— Конечно.

— Видишь ли, у нас была машина. И однажды мы разбились…

— Да ты что?! — поразился Петров.

— Да, было. Я долго лежала в больнице, потом мне сделали операцию. И Дмитрий ушел от меня.

«Вот оно что… — понял он наконец. — А я-то думал, дурак…»

Там, в Москве, когда он заметил (только утром заметил), что она прихрамывает, ему стало не по себе. Он только подумал тогда: слава богу, ничего не было, пронесло…

— Он ушел, потому что ты стала… — Он хотел сказать: «…прихрамывать», но не решился, Наталья и не дала договорить, сказала быстро:

— Да, поэтому… Но разве ты заметил? — Она густо покраснела.

— Для меня это ничего не значит, — соврал он. Верней, так: сейчас это для него ничего не значило, а тогда, в Москве, когда он увидел, что она прихрамывает, ему стало действительно не по себе.

— Знаешь, я так стесняюсь этого… Мне кажется, я и людей разлюбила поэтому.

— Ты разлюбила людей? Расскажи кому-нибудь другому. Если хочешь знать, в детстве я два раза ломал