В комнате повисла долгая абсолютная тишина. Она была похожа на полноправную живую сущность, чудище, способное подчистую высосать весь кислород из легких обеих женщин, а потом преспокойно наблюдать, как они задыхаются и умирают. Кейтлин почти видела его – это бесплотное создание, неуязвимое ни для какого оружия, кроме одного – слов. Пальцы у нее дернулись. Но она заставила кулак разжаться. Если уж приходится обращать слова в оружие, делать нечего – нужно выбирать их очень тщательно. Так Кейтлин и сделала.

– Все сказала? – Она немного помолчала. – Вот тебе мой приговор: матушка, ты будешь жить, покуда не умрешь. Когда умрешь, тебя оплачут. Кто знает, насколько искренне? А пока ты обязана жить, а я обязана тебя терпеть. – Она подошла к дверям. – Скажу прислуге, чтобы подали тебе в шесть коктейли. Как обычно.

Записку Кейтлин нашла, когда избавлялась от вещей Хелен. То, что это вещи Хелен, она поняла, только когда старушка исчезла из ее головы. Кейтлин вывернула свой вещмешок, и стало вдруг совершенно очевидно: некоторые из хранившихся там пожитков больше не имеют к ней никакого отношения. Записка лежала в простом белом конверте, на котором значилось: «Всем, кого это касается». После всего того, через что они вместе прошли, Кейтлин сочла это сучьим бесстыжим нахальством.

«Старые истории встали этому миру костью поперек горла, – говорилось в записке. – Рассказывай новые, да получше».

Подписано было: «Хелен В.».

Кейтлин отложила записку.

Комната казалась совсем другой – не такой, какой была еще мгновение назад. С плеч Кейтлин свалился груз, с этим невозможно было поспорить. Но что-то при этом потерялось. Она не могла понять, обрела что-то или умалилась из-за этого мимолетного озарения. Чтобы разобраться, понадобится целая жизнь. Повернувшись спиной ко всему, что было раньше, Кейтлин обратилась лицом к резкому солнечному свету – к тому, чему еще только предстояло быть.

Выйдя из тени этой женщины, Кейтлин с изумлением поняла, что…

– Что, мамочка? – громко зазвенели детские голоса. – Расскажи!

И уже настойчивее:

– Что же такое она поняла?

– Хватит, маленькие чудовища. – Кейтлин потрепала по голове Амелию, сгребла ее в охапку вместе с Натальей и Аланой и подхватила на руки. – Пора спать.

– Но я хочу знать!

– И я тоже!

– Мы все хотим знать!

– И я хочу знать… очень много всего. Но «хочешь узнать» совсем не означает, что узнаешь. Мне пришлось выучиться этому на горьком опыте.

– Просто расскажи, что было дальше.

– Да!

– Пожа-а-алуйста! – Амелия мастерски скорчила самую свою умильную рожицу.

– Это уже совсем другая сказка, – сказала Кейтлин самым своим строгим голосом, отметая все возражения, – и ее нужно рассказывать в другой раз, когда вы будете достаточно взрослые. Если доживете, в чем, учитывая все ваши проделки, я лично сомневаюсь. И даже тогда вряд ли, ведь что такого вы можете сделать, чтобы это заслужить? А теперь чистить ушки и рожки, мыть руки и мордашки! И марш в кровать.

Непослушные, словно котята, и в сто раз более прелестные девочки дулись, волынили, спорили, препирались, пока их не увела няня, Мисси Тиббс. Когда все наконец легли, она вернулась отчитаться перед Кейтлин – рассказала, что дети делали и говорили сегодня, а в конце, как обычно, заключила: «Все хорошо». Закончив рассказ, Тиббси добавила с той не совсем даже дерзостью, которая присуща слугам, проработавшим в доме всю свою жизнь и уверенным, что никто их не подслушивает:

– Зачем же вы так ужасно врете детям?

Кейтлин закрыла глаза, чтобы по лицу нельзя было определить, что она думает, и покачала головой с таким выражением, которое и сама Богиня не смогла бы прочитать.

– Никто и никогда не верит ни единому моему слову. Типично – история всей моей жизни.