– Думаю… если уж спрашивать… я бы спросила… Почему?

За спиной у «Заговорщиков» действовали другие заговорщики, и эти заговорщики – я. Нужно было изменить устройство миров, и для этого я использовала тебя.

– Я не совсем уверена, что понимаю. До конца.

Мы общаемся страшно окольным путем, – сказала швейная машина. – Но ты так мала, а я так велика. Если бы ты взглянула на меня напрямую, то сгорела бы дотла. У последнего, кому я позволила увидеть меня такой, какая я есть, выросло на голове что-то ужасное, а он был гораздо сильнее, чем ты когда-либо станешь.

– Понимаю, – сказала Кошка.

Не понимаешь. Но это не важно.

Тогда Кошка собрала в кулак всю свою храбрость и спросила:

– А что важно?

Пора вернуть мне мою дочь. Ее труды здесь завершены.

И Кошка поняла, что в этот раз Богиня имеет в виду Хелен. Ужасно неприятно было узнать, что все, через что она прошла, все потери, страдания – и да, любовь – для настоящей истории были не столь важны. Что проживала она не собственную историю, а историю Хелен.

Но у нее не было выбора, и она это приняла.

А потом безо всякого перехода Кошка уже не спала, но сидела на кровати в своем номере и читала книгу в мягкой обложке. Она отложила ее и сказала:

– Со мной только что такая странная вещь приключилась – и вообразить трудно. – Она чувствовала, как из памяти испаряются подробности, но пока еще, ненадолго, улавливала их суть. – Мне явилась Богиня и объяснила, что жизнь, смерть и грезы – это три стороны одной монеты. А потом она…

– Пришло мне время умереть, – сказала Хелен. – Не пытайся меня остановить, я уже все решила.

Наконец после долго и опасного путешествия Кошка и Хелен добрались до Края Мира. Увязшие в межсезонье гостиницы, в основном зашторенные и с закрытыми ставнями; кондитерские и залы для патинко – они прошли мимо этой навязчивой мешанины, но как только ступили на пляж и повернулись к ней спиной, все исчезло. Налетевший с Океануса ветер оказался холоднее, чем им обеим бы хотелось. Но обе терпели и не жаловались. Дальше за морскими водами не было больше никакой суши, никакого дальнего берега, где могли бы в конце концов упокоиться холодные волны. Только бесконечное море, поднимающееся из ниоткуда, безо всякой конечной точки, вечно в движении.

Стоя на галечной полосе; слушая, как волны с грохотом врезаются в берег, а потом с шипением откатываются; чувствуя на лице соленые брызги, Кошка поняла, что Хелен собирается с силами – так дама ее поколения в юности подбирала свои нижние юбки. С тихим достоинством Хелен сказала:

– «Выйду на воздух. Может, задержусь немного»[150].

– И что же, во имя семи адов, это значит? – спросила Кошка.

– Ничего, – со вздохом отозвалась Хелен В.

Меж ними разверзлась пропасть времени. Наконец Хелен сказала:

– Когда меня не станет, ты будешь по мне скучать.

«Ну да, конечно», – подумала про себя Кошка. А вслух сказала:

– Может, и буду.

После того как слова необратимо слетели с губ, она уже не была уверена, сказала ли их, только чтобы порадовать старушенцию, или это была правда, как она есть.

– Дай-ка я кое-что тебе расскажу, – сказала Хелен непривычно серьезным тоном. – Это я поняла, когда умерла моя мать. Готова? Крепись. Тебе от меня никогда не избавиться. Никогдашеньки. С таким же успехом ты избавишься от своего дракона, кошмаров, грез или прошлого. Если уж кто устроился пожить у тебя в голове, то никуда потом не денется. Станет частью тебя.

– Э-э-э?

– Именно. Оставляю тебе все свои мирские и духовные богатства. Удачи тебе в поисках, а если они увенчаются успехом, еще больше удачи понадобится, чтобы отличить одно от другого.

Кошка мысленно закатила глаза:

– Вот уж по твоему нескончаемому тявканью я точно скучать не буду.

– Тише, дитя мое. Забудь все, что я сказала. Уверена, через неделю ты и не вспомнишь, кто я такая.

– Если бы.

– Слушай, чего тебе надо? Одно говорю – не нравится. Другое говорю – тоже фигня. Ты уж определись.

– Да иди ты нахер.

– Сама иди.

Они рассмеялись.

– Так что́, - сказала Кошка, утерев слезы, – что нам делать?

– Ляг и закрой глаза. – (Кошка подчинилась, хотя лежать на гальке было еще холоднее, чем стоять на пронизывающем ветру.) – Вообрази себе зеленую лужайку, сразу после дождя…

Кошка вообразила. Под ногами была влажная блестящая трава, впереди плавно убегал вверх травянистый склон. Пахло кипучей зеленью.

– А вдали горы. Высокие.

Ввысь вознеслись горные склоны, позолоченные солнцем, таких высоких Кошка никогда еще не видела, да и не представляла. Великолепные пики, укутанные лиловыми тенями и увенчанные искрящимся белым снегом. По сравнению с ними высочайшие горы Фейри и Земи казались скрюченными карликами. В душе у Кошки вспыхнуло желание туда взобраться.

– Небо облачное, облака чуть грозовые, и совершенно никаких птиц. Но внизу теней не делай. Склон чуть покруче. Не такой, чтоб прямо холм, но чтобы закрывал стоящий дальше Черный Камень. Пожалуйста, не совсем крутой! Я никуда не тороплюсь и идти могу долго.

Перед внутренним Кошкиным взором возник нужный пейзаж. В траве белели маленькие цветочки. Она вдохнула тонкий аромат – серебристый, как «Après l’Ondée»[151], встала на колени и хотела уже сорвать цветок, но тут мимо целеустремленными широкими шагами прошла энергичная сухопарая женщина. С изумлением осознав, кто это, Кошка вскочила. Фигура Хелен в отдалении становилась все меньше, меньше. Кошка запоздало сообразила, что упустила единственную возможность взглянуть на ту, которая так долго играла столь важную роль в ее жизни.

– Погоди! – крикнула она. – Погоди минуточку. Как ты узнала все?..

Хелен чуть обернулась и бесстрастно глянула на Кошку. На таком расстоянии ее лицо казалось белым овалом с черными точками глаз и тонкой линией рта.

– Прекрати воображать, – велела Хелен.