Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тео я знаю с юности. Он друг моего отца и моей мамы. Друг Бори. И близкий друг моего сына Сурена. С Суреном они познакомились, когда тот поступил учиться в Венский Технический университет. Через год вдвоем отправились скитаться по Израилю. Потом – на Гавайские острова. Потом Тео познакомил Сурена со своим товарищем, пилотирующим легкокрылую «Сесну». Полет сына ошеломил настолько, что, перебравшись за океан, он на первые же заработанные деньги оплатил обучение в школе пилотов. Потом…
Они так до сих пор и дружат, и им это интересно обоим. Именно по приглашению Сурена Тео приехал в США. И, оказалось, тяга к приключениям не угасла у обоих.
Это не первая поездка Тео в Калифорнию, и даже не вторая. В первый раз он попал в Америку в десятилетнем возрасте, в составе знаменитого Венского хора мальчиков. Гастролировали по Канаде и США. Тео Швиннер помнит даже детали, даже штрихи той поездки – память, как и здоровье, я убедилась, у него тоже будь здоров! Хочу уверить всех: истории, которыми он нас занимал и потчевал, достойны романного повествования. А ко всему вышесказанному добавлю такой факт: господин Тео Швиннер происходит из семьи сталелитейного и оружейного магната Альфреда Круппа, потомок его родного брата Германа, наладившего семейный бизнес в Австрии. А еще после особо задушевного разговора я выяснила, что он имеет непосредственное отношение к обожаемому мной художнику Иерониму Босху (Hieronymus Bosch): в линейке семейной родословной есть любопытная история о том, как один из близких родственников Босха породнился с Круппами из Эссена, женившись на одной из женщин семьи.
А потом я познакомила Тео с моим замечательным другом, художником из Сан-Франциско Владимиром Витковским.
«Я хочу с ним сфотографироваться, – едва глянув на Тео, выдохнул Володя. – Будь другом, сделай фото на память. Я должен его писать…»
Несколькими годами ранее мы с Витковским, ценителем Сальвадора Дали, распланировали свое летнее путешествие в Европу таким образом, чтобы вместе пошататься по Вене, по венским картинным галереям. Первым делом отправились к Эрнсту Фуксу, основателю школы венского фантастического реализма, своеобразной разновидности сюрреализма, которая плодотворно развивается и по сей день. Об этом визите Володя мечтал уже двадцать лет, а я, весьма прохладно относящаяся к кумиру Фукса – Дали, но очень любящая Магритта, к стыду своему, узнала о Фуксе только накануне посещения. Знакомиться с венским фантастическим реализмом и его гуру мы отправились компанией из пяти человек: кроме нас с Володей были мой брат Борис Тосунян, его жена Нунэ Умр-Шат и моя замечательная подруга, журналист Слава Тарощина.
Музей имени себя самого экстравагантный художник Фукс создал после того, как в 1972 году купил виллу, построенную знаменитым австрийским архитектором Отто Вагнером в одном из окраинных районов Вены, отреставрировал это потрясающее здание в стиле позднего барокко в соответствии со своими вкусами и представлениями (здание находилось в плачевном состоянии) и насытил его картинами, гравюрами, скульптурами, росписями, канделябрами, люстрами, драпировками, образчиками удивительной, неповторимой, но весьма функциональной и удобной мебели по собственным сумасшедшим эскизам…
Поверьте, невероятно увлекательное зрелище! Сплав безумного сюрреализма, алхимической символики, средневековой стилистики, изощренной гравюры и традиционной иконографии – это нечто адское и плотское, возвышенное и приземленное.
«Спроси, что это такое?» – просит Володя, тыча пальцем в одну из выпуклостей экспоната, спрятавшегося под панцирем стекла. Я спрашиваю. «Это салфетки, тонкие мятые салфетки», – отвечает наш молодой гид. «Я мечтал это услышать, – улыбается Володя, – я так и знал…»
«Господин Фукс сейчас в Австрии?» – светским тоном пытаю нашего гида. Тот указывает на одну из дверей холла и заговорщически понижает голос: «Он живет здесь, внизу, на нижнем этаже, вернулся недавно и живет теперь здесь. Почти инкогнито. Не любит, когда его беспокоят».
Мы отправляемся дальше – блуждать по этому невероятному дому, притихшие, но еще более сюрреалистически настроенные, ибо явственно ощущаем живое присутствие живого классика, который обитает на самом нижнем этаже виллы Отто Вагнера, работает, отдыхает, размышляет… О чем? Мало ли о чем может размышлять состоявшийся великий художник, друг Сальвадора Дали, Фриденсрайха Хундертвассера, отец 28 детей, рожденных, как минимум от восьми жен.
Нечаянная память
В канун Олимпиады 1972 года папа повез меня из Бонна в Мюнхен. Показал стадион и все-все наиболее интересное, связанное с предстоящими грандиозными событиями. Сначала меня, потом, неделю спустя, Борю. Прямо накануне террористической атаки, запечатленной всеми телестудиями мира. Боря успеет вернуться к нам с мамой в Бонн, и трагические кадры мы будем смотреть в прямом эфире по немецкому телевидению. Папа в составе журналистского корпуса останется в самой гуще событий.
В 1986 году мы снова отправились в Мюнхен. Но уже втроем (Бори с нами не было), и уже из Вены, города, где отец теперь работал собкором «Известий». Инициатором поездки выступила я. Предстояло встретиться с Кронидом Любарским и Борисом Хазановым, соредакторами серьезного (и по объему, и по содержанию) популярного в те годы диссидентского журнала «Страна и мир», и сделать серию материалов для моей «Литературной газеты». В этом журнале печаталось все то лучшее, что еще немыслимо было представить в советских изданиях.
С тех пор каждый мой приезд в Вену к родителям сопровождался необычной, но всегда интересной встречей. С легкой руки папы я взяла интервью у Веры Кальман, жены и музы знаменитого композитора Имре Кальмана. Познакомилась с господином Томасом Айгнером из Венской консерватории – исследователем и знатоком «российского периода» в жизни другого великого австрийского композитора и музыканта, Иоганна Штрауса-младшего.
А на презентации нового городского архитектурного проекта KunstHausWien – такого же «сумасбродного», как и полная перестройка бывшей мебельной фабрики в центре Вены в «Дом танцующих окон», – я увидела Фриденсрайха Хундертвассера, автора этих творений. Пресс-конференция проходила в Хофбурге, резиденции австрийских императоров, и торжественная старинная пышность дворца совсем не сочеталась ни с представленным проектом, ни с обликом самого скандального, но обществом и властями уже признаваемого архитектора.
Мой папа Хундертвассера знал шапочно, но, когда я увязалась за ним на пресс-конференцию, улучив момент, меня с ним все же познакомил. Хундертвассер гляделся типичным художником. Бородатый, худощавый, странновато одетый и обутый, он был сияюще и откровенно устремлен в будущее. Вена тогда уже довольно спокойно реагировала на то, что он принципиально носит разные носки (в Хофбурге, кстати, был одет вполне пристойно, но чем-то
