Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Деловая хватка, хороший вкус, тонкое чутье, помогавшие в 1929 году владелице империи замороженной еды и кукурузных хлопьев преобразовать процветающую Postum Cereal Company в немыслимо процветающую General Foods Corporation, не отказали ей и в московской авантюре. Ну а как еще обозначить приключения богатейшей женщины Америки, бесстрашно рыщущей по непростому городу и скупающей в антикварных лавках и «Торгсинах» обездоленной и «сумрачной Москвы» великие произведения искусства. То, что они великие, понятно было и тогда, в кошмарном 1937-м. То, что – бесценны, показало время, место их нынешнего хранения и их реальные, всамделишные, заоблачные аукционные цены. Пройдут годы, и две половинки обширного собрания шедевров из России и Франции сойдутся в Вашингтоне, чтобы составить фантастическую коллекцию имперского искусства одной конкретной женщины в одном отдельно взятом поместье неподалеку от Белого дома. Через четыре года после смерти хозяйки, в 1977 году, все те же две половинки официально получат статус американского «Музея Хиллвуд» с собранием русского и европейского искусства XVIII–XIX веков.
Кто-то из искусствоведов, занимающихся этим периодом, полагает, что Джозефу Дэвису с разрешения Сталина открыли доступ в музейные хранилища. Другие возражают: это – легенда, которую опровергает дневник посла, его архив и сам состав коллекции Джозефа и Марджори Дэвис. Все покупки, описанные в дневнике, – из комиссионных и антикварных магазинов. Исключение составили пара ваз из Шереметевского дворца-музея, подаренных супруге посла перед отъездом на родину. Но и в этом случае Дэвисы доступ в хранилище не получали. А при вывозе за пределы страны они полностью оплатили госпошлину.
Да, все было куплено вполне легально и за бесценок, но обстоятельства приобретения не оставляют сомнений в том, кто в СССР курировал деятельность американского посла. В своей книге Дэвис описывает случай, как в Днепропетровске он приобрел в комиссионке картину итальянского мастера, но только сел в поезд, чтобы ехать в Москву, сотрудники НКВД привели к нему в купе перепуганного директора магазина. Тот сознался, что картина поддельная, и вернул деньги. Дэвис, как утверждает, попросил не наказывать директора «слишком строго».
Московские приобретения Марджори Пост составили 20 процентов ее «русской коллекции». Удовлетворять страсть собирательства она продолжила на западных аукционах, русским искусством в те годы изобиловавших, и через антикварные фирмы, такие как Hammer Galleries, A La Vieille Russie, Wartski. Конечно, она была в курсе решения Кремля вывозить из музеев за границу для последующей распродажи предметы искусства. Их и вывозили – на вес, тоннами. Покупать за границей госпоже Пост было сподручнее и проще: цены доступные, с доставкой в США хлопот меньше.
Удивителен цинизм ситуации: советское государство, отрицавшее рыночную экономику, само тогда выступило одним из создателей рынка русского антиквариата. Продавало и напрямую аукционистам, и через сеть магазинов «Торгсин» (торговый синдикат): реализовывало и музейный антиквариат, и у населения голодного и малоимущего предметы старины скупало совсем уж за бесценок. Иностранцы приобретали охотно – как для собственных нужд, так и для спекуляции.
Нет, этот пассаж не о Марджори Мерриуэзер Пост, вернее, не только и не столько о ней. Госпожа Пост приобретала сокровища для себя, для своего будущего музея, о котором грезила, для своего собственного народа, которому в конце жизни все собранное подарила. За грезы она готова была щедро платить и удивлялась русским продавцам с их бросовыми ценами. Одна из богатейших женщин своего времени, она с иронией и даже с какой-то брезгливостью наблюдала за деятельностью коллекционеров-продавцов, да тех же братьев Хаммер, Арманда и Виктора, перепродающих шедевры Фаберже. Она их никому бы не отдала. Естественно, у Хаммеров всю эту красоту, всю эту роскошь покупала. Для себя. А коллекцию баснословной ценности завещала своей стране. Намечтанная ею «строчка в истории» в результате вылилась в музей, книги, фильмы – о ней, Марджори Мерриуэзер Пост, «американской императрице», покровительнице искусств.
Часть четвертая
Чему нас учит семья и школа? Очень личные истории от автора
Дудук – дело тонкое
Гипотеза шести рукопожатий, которую во второй половине прошлого века придумали, провернули оригинальный эксперимент и остроумно его интерпретировали два американских психолога Джеффри Трэверс и Стэнли Милгрэм, заключает в себе предположение, что каждый на земле опосредованно знаком с любым другим жителем планеты через цепочку общих знакомых, в среднем состоящую из пяти человек. Эксперимент был прост: людям из одного города дали 300 конвертов, которые надо было доставить конкретному адресату в другом городе. Конверты разрешили передавать только через знакомых и родственников.
В конечном итоге до адресата дошло 60 конвертов. Проанализировав полученные результаты, психологи пришли к выводу: каждое письмо в среднем прошло через пять человек. Поэтому гипотезу решено было перевести в разряд «Теории шести рукопожатий». Мне всегда хотелось найти подходящий случай, повспоминать, поразмышлять и проверить «теорию» на себе.
Случай подвернулся.
Начну с того, что мой дедушка, мамин отец, Сурен Суджян, родился в самом конце XIX века в Ахалцихе, небольшом грузинском городе в двадцати восьми километрах от курорта Абастумани. Семья деду досталась совсем небогатая и многодетная – семеро братьев и младшая сестра, роль которой для излагаемой мной ситуации примечательна тем, что впоследствии она стала бабушкой всемирно известного шансонье Шарля Азнавура. Однажды, набравшись терпения и проведя долгие и утомительные часы в подсчетах кто из родственников кому и кем в нашей семье приходится, я удивила саму себя выводом: мы с Азнавуром, которого, кстати, отродясь не видела, хотя и восхищаюсь тем, что он делал и как он это делал, приходимся друг другу, конечно, той еще седьмой водой на киселе, но все же троюродными кузеном и кузиной. А моя мама (с ним как раз знакомая), хоть и младше его годами – теткой.
Дедушка Сурен и шестеро его братьев, в отличие от сестры, в те далекие годы рано выданной замуж, жениться не спешили, а сделались музыкантами. Объединились в самодеятельный оркестр, распределили имеющиеся в доме инструменты (моему деду, предпоследнему по возрастному рангу, достались дудук и кларнет, которые по сей день хранятся в нашей семье) и стали играть на свадьбах, похоронах, народных гуляньях…
Потом годы и судьба разбросали «оркестрантов» по странам, городам, весям, один даже эмигрировал в США, и следы его там затерялись. А двое каким-то не совсем ясным для меня образом оказались вовлечены в «большую политику» и большую войну. Старший из братьев, Андраник, стал –
