— Скажите, Миша, а вы впервые по просьбе Натальи Юрьевны выполняли подобные работы?

— Ну, не скажу, что очень много, но кое-что делал. Например, в прошлом году, еще когда был жив ее муж, они просили отреставрировать несколько икон. Две шестнадцатого века, а одна пятнадцатого, совершенно замечательная — «Огненное вознесение Илии», знаете такой сюжет?

— Знаю, — не очень уверенно ответил Грязнов. — Их они тоже собирались кому-то дарить?

— Конечно, все свои иконы они собирались передать храму Большого Вознесения. Вы его знаете, у Никитских ворот, там еще Пушкин с Натальей Гончаровой венчался. Они так и говорили, что вот в честь Натальи Гончаровой они их туда и передадут. То есть это, конечно, не совсем канонический ход, — усмехнулся лохматый Миша, — но все-таки для Наташи это было очень важно.

— Так что ж, все ясно, — сказал Грязнов, — спасибо вам, Миша. Прочитайте и подпишитесь, пожалуйста, вот здесь и здесь.

— Да что там читать, я вам и так верю.

И Миша, не глядя, подписался в указанных местах.

— Как ты его раскопал? — поинтересовался я, когда за художником закрылась дверь.

— Элементарно, Ватсон. Стоило показать в училище пятого года его работу, как мне тут же назвали имя. Талант, брат, вещь достаточно редкая. Не затеряется. Но лопух, скажу я тебе! Да ты ж сам видел. Голову на отсечение даю, что не придуривается.

На сей раз головы Грязнова мне не было жалко, потому как скорее всего он был прав.

— А сами-то картинки тю-тю? Кондов еще не отыскали? Все ж таки народное достояние.

— Ой нет, Саша, боюсь, что уплывут картинки... Тут, понимаешь ли, какое дело, Дудина-то от нас улизнула благополучно.

— То есть?

— Нет нигде ее, я ж не напасусь людей за каждым ее шагом следить. Три дня уже дома не появляется. Не то блядует, не то картинки в землю зарывает. Ну ничего, глядишь, где и выплывет. Пограничникам и таможенникам мы передали и описи картин, и ее личико. Причем в двух видах — бабцы в расцвете лет и дряхлой старушонки. Ты ж знаешь, она у нас артистка. «Наташа — она святой человек», — сказал он с придыханием.

Он так ловко передразнил Мишу, что я не мог не рассмеяться.

Рыжая хитрая Клеопатра и черная вальяжная Луиза всегда прекрасно чувствовали настроение хозяина. Поэтому они прятались за сейфом, пережидая, пока ярость Андрея Леонидовича утихнет.

— Андрей, да не бери ты это в голову. — Степашин отхлебнул коньяк из маленькой рюмочки.

— Как я их ненавижу! — прорычал Буцков.

Но все же присел напротив Степашина и залпом опрокинул в себя рюмку.

Ладно, ладно, успокойся. Мы ведь практически одержали победу. Теперь, можно сказать, у нас есть и свой банк. Так что отныне мы вправе считать себя нефтяными королями. То есть мы с тобой почти, как арабские шейхи. Дело только за гаремами. Но это дело наживное.

Степашин нарочито плотоядно улыбнулся, но Буцков лишь поморщился. Степашин попробовал подойти к шефу с другой стороны:

— Во всяком случае, деньги, которые мы заработали, уже невозможно потратить. Теперь, через контролируемые нами банковские структуры мы сможем без хлопот пополнять наши специальные счета в швейцарских и люксембургских банках. Пора, Андрей, рвать когти. Лучше руководить нашей организацией с Лазурного берега, чем из тюрьмы. Это, конечно, тоже возможно, но менее комфортно. Похоже, кольцо сжимается. У нас может просто не остаться времени. — Степашин говорил горячо, но мысли свои выражал как бы в виде совета.

Буцков наконец улыбнулся. Клеопатра осторожно высунула голову из-за сейфа, принюхиваясь.

Буцков и Степашин выпили еще по рюмке. Буцков, опершись подбородком о кулак, о чем-то глубоко задумался. Степашин ему не мешал, зная, что в такие моменты Андрей Леонидович принимает решения.

— Все-таки я настаиваю на том, что его надо убрать, — наконец сказал он, и в голосе его особенно отчетливо зазвучали металлические нотки. — Все, что ты говоришь, конечно, правильно и верно. Когти надо рвать, но только заплатив по оставшимся счетам. Я не могу простить того, что из-за них нам придется хотя бы на время отказаться от легальной борьбы за власть.

— Андрей, подумай, они же всех на уши поставят! Всю милицию, ОМОН, прокуратуру... Да еще, того и гляди, ведомство моего однофамильца подключат. А с ФСК и вовсе шутить не следует.

— Он со мной говорил как с какой-то швалью!

Буцков стиснул рюмку с такой силой, что она треснула в его ладони. Он стряхнул осколки в корзину для бумаг.

— Такое я не могу простить... Всякий паршивый следователишка будет еще на меня свысока поглядывать? Ну нет, не бывать этому. Только на сей раз поручи это дело не этим безмозглым идиотам, которые промахнулись с рыжим шутом из ментарни, а Доле. Доля промахов не делает. А мы тем временем отсидимся на даче и посмотрим, как дело будет разворачиваться. Тем более что я хочу проследить за переправкой картин до конца. Чтобы быть уверенным, что в официальной нашей резиденции на Лазурном берегу холлы и гостиные будут оформлены хорошей живописью.

— Нет, Андрей, от картин на Западе лучше побыстрее избавиться. Продать через подставных лиц в «черные» коллекции. Я же вам не зря расхваливал свою тетку Наталью Юрьевну — она своего рода гений этого дела. Что-нибудь продать-перепродать, да не остаться внакладе. Она уже с этой американки столько долларов настригла, а та платит и платит. Думает, вернутся к ней баксы сторицей. Но я-то знаю — от моей тетки никому ничего не возвращается.

Ну американку-то даже немного жалко, но уж больно хочется наколоть сытого козла-международника, а особенно этого гэбэшника. Видишь, вроде как они договаривались с нами сначала сами, а все практические дела на бабу свалили. Джентльмены хреновы.

Буцков достал из среднего ящика стола новую рюмку, налил коньяку и выпил. После этого добавил, завершая разговор:

— Нам бы только день простоять да ночь продержаться. Если уберем следователя, у которого слишком длинный нос, то у нас будут те несколько дней, чтобы зацементировать нефтяной рынок на случай нашего срочного отъезда. Он слишком дорого нам дался. Не дрейфь, Женя, я тебе обещаю, что не позже чем через неделю мы будем купаться в Средиземном море. Теперь сидим на даче, в Москву носа не кажем. Все переходят на казарменное положение. Про эту дачу никто не знает. А записана она на одного о-очень народного артиста. Так что она вне подозрений. В крайнем случае, мы им за так не дадимся.

Похоже, последняя фраза не очень-то понравилась Степашину. Если положить руку на сердце, то больше всего на свете ему хотелось сейчас очутиться на том самом благословенном Лазурном берегу.

Кошки, почувствовав, что хозяин уже вошел в норму, вылезли из своего традиционного укрытия и смело запрыгнули на стол.