Я смотрел на него и думал: «Господи! Какие же люди пытаются решать судьбы России и мира! Какое потрясающее убожество при столь грандиозных амбициях!»

Ничего-то этот главный наш разведчик в Кларке так и не понял. Он не понял, что этот человек, долгие годы работавший на две самые крупные разведки мира, сменивший мантию евразийца на атлантическую, в конце концов стал служить только себе.

Кларк был словно бы отдельным государством на карте мира. Во всяком случае, таковым себя считал. Его менее всего заботила судьба России, Америки и всего мира.

Для него жизнь превратилась в бесконечную шахматную партию. Отдельные личности и даже целые народы были для него всего лишь пешками, а королями и ферзями он управлял не менее мастерски, чем простыми фигурами.

У него была реальная власть. Так ему казалось. Да так оно, наверное, и было.

Он не учел только одного. Что он все-таки не Господь Бог, а просто-напросто Владимир Бородкин. Потому-то и утратил осторожность.

Если бы его не убили наши, то это вскоре сделали бы американцы. Или кто-нибудь еще. Он проиграл последнюю партию.

Хотя поставил на нее все свое состояние и все свое влияние.

Но самое ужасное заключалось в том, что даже мертвый, он продолжал приносить зло. В этом-то и состоял последний его парадокс, о котором не знал и не мог знать автор «Парадоксов Кларка» Роальд Линч.

Щедро разбросанное по миру оружие, поставленное им, продолжает убивать людей. Так что в каком-то смысле он обеспечил себе бессмертие.

Но такое бессмертие чудовищно.

Я не стал спрашивать Макова о Фотиеве. Ведь Маков и не подозревал, что мне известно о существовании приказа номер семь. То есть о том, что провинившиеся перед законом сотрудники СВР должны самоустраняться, чтобы не позорить честь фирмы. Я был уверен, что Фотиеву был отдан такой приказ.

Но хитрый и коварный зверь, имитировав для коллег смерть при пожаре, благополучно собирался смыться. Что ж, этот злобный убийца-«колобок» ушел-таки от правосудия, ушел он и от всесильной разведки.

Лишь от возмездия судьбы ему уйти не удалось.

Наконец я поехал к метро «Профсоюзная» для совершения чрезвычайно важного действия, столь давно лелеемого в моей душе. Я поехал покупать обои.

Раньше на «Профсоюзной» существовал только магазин, где изредка можно было прикупить несколько рулонов хоть и плохоньких, но все же новых обоев. Нынче же здесь раскинулся настоящий рынок. На котором можно купить обои какие угодно.

Когда-то давно один знакомый, побывавший на стамбульском базаре (наверное, он об этом специально мне рассказывал неоднократно, намекая тем самым на мою турецкую фамилию) хвастался, что там можно купить все на свете.

— Представь себе, Саня, — говорил он, — любую вещь, вообразить которую может только твое воспаленное воображение. Так вот, эту вещь, которую ты никогда в жизни не видел, можно купить на стамбульском базаре. Тебе все отдадут за четверть цены. Скажи только свою фамилию. — Он весело хлопал меня по плечу.

К слову сказать, у него и самого была весьма нетривиальная фамилия. Этот высокий остроумный мужик, любитель хоккея, пива и блондинок с пышной грудью носил нежное, даже хрупкое имя. Его звали — Толик. Толик Травкин.

На этом Профсоюзном рынке тоже можно было купить если не все, то по крайней мере обои любые, с самым невообразимым рисунком. К сожалению, фамилия моя тут никого не интересовала и на скидки рассчитывать не приходилось. А это бы не помешало, потому как цены были здесь — ух!

Наконец я выбрал нечто неимоверно, на мой скромный взгляд, привлекательное. Серые, под мешковину обои с маленькими равномерно разбрызганными кляксами. Мне показалось, что кляксы — это именно то, что способствует спокойствию, умеренности и самосозерцанию. Ну то есть моим обычным занятиям.

Вот приведу, наконец, квартиру в порядок и окончательно остепенюсь.

«И то дело! — возродился в глубинах меня полузабытый внутренний рассудительный Турецкий. — Хватит шляться по чужим домам. Вот сделаешь ремонт, дождешься приезда жены с дочкой, а там, глядишь, и прояснится, женатый ты человек все-таки или холостой».

Верочка от нас уволилась. Я не смел ее за это осуждать. Уж если я до сих пор не смог привыкнуть к сопровождающим нашу работу смертям близких и любимых людей, то для нее гибель Сережи Ломанова явилась первым и самым страшным ударом в жизни.

С Костей Меркуловым мы все еще собираемся на некий гипотетический пикник. В очередной раз договорились на следующую неделю. В отпуск он так и не выбрался. Наверное, в этом году уже никуда и не поедет. Как, впрочем, и я.

Слава Грязнов поехал в Пятигорск, плечо подлечить и себя показать. Романова его буквально силком отправила в этот прекрасный санаторный город.

Сама Александра Ивановна по уши в делах. Московская преступность, кажется, переходит в состояние перманентного беспредела. Это, кажется, даже похуже, чем перманентная революция, о которой так мечтал товарищ Троцкий.

Петя Зотов написал огромную статью о фирме Буцкова «Лотона», очень аккуратно обойдясь без фамилий действующих лиц и упоминания Фонда воинов-интернационалистов. Во главе фонда наконец встали порядочные люди.

Из Музея частных коллекций, мне уже звонили, приглашая на открытие новой экспозиции. Но я им обещал, что приду тогда, когда будут выставлены коллекции Кларка и Кульчинского. Это они обещают сделать к середине осени.

Дело Степашина, Доли и других джигитов Буцкова передано нами в Московскую городскую прокуратуру. Имя Нормана Кларка из всех следственных материалов исчезло напрочь, будто его там никогда и не было.

Рути Спир, как и обещала, срочно улетела в Штаты.

А вот Семен Филин, похоже, опять выйдет сухим из воды. Против него нет ни прямых свидетельств, ни неопровержимых улик. Удивительная оказалась птица филин. Хищная, умная, ушлая. Да вдобавок еще и непотопляемая.

Стивен же Броуди по-прежнему — скромный сотрудник посольства США в Москве.

Я разрезал первый рулон обоев на равные куски. И заварил клейстер.

Телефон зазвонил в тот момент, когда я намазал клейстером первый кусок.

Интересно, хоть когда-нибудь я смогу сделать этот ставший легендой ремонт?..

123