Мани-Лейб, мой славный Мани-Лейб! Сердце мое не виновато, но вернувшееся ко мне поутру сознание заставило меня горько заплакать, добрый мой Мани-Лейб! Скажи своей жене, чтобы не держала на меня зла. Попробуй понять и простить меня. Умоляю тебя хоть о крохе жалости.

Любящий тебя С. Есенин

Передай привет Гребневу. В конце концов, мы все братья поэты. Душа у нас одна, но иногда у кого-то одного она болит. Не думай, я не хотел никого обидеть. Когда получишь мое письмо, скажи, что я у всех прошу прощения»16.

После нелегкого пребывания в восточных штатах Айседора, по всей видимости, была рада переехать под мирное небо Среднего Запада.

Интерес к ее гастролям со стороны журналистов не угасал, но не в связи с их творческой стороной, а из-за неприятностей с ее мужем, из-за ее одежды или конфликтов с местной полицией.

В Индианаполисе, например, мэр Лью Шенкс распорядился, чтобы по краям сцены стояли четверо полицейских, следивших за тем, чтобы танцовщица не скинула с себя тунику. В Луисвилле у нее оторвалась бретелька на платье, что тут же было отражено в статье под названием «Айседора запятнала искусство»17. В еще одном городе мэр конфисковал несколько ее концертных костюмов, дабы предотвратить исполнение ею революционных танцев. Айседора тут же отреагировала на эту ситуацию, обратившись к публике: «Боюсь, что не смогу исполнить вторую часть программы, как было объявлено. Но не по своей вине. Просто ваш мэр обожает все красное настолько, что забрал мои красные туники даже без моего разрешения». Она была в своем репертуаре, воспринимая все с иронией и сарказмом, что очень понравилось публике и сделало мэра посмешищем. Следствием этого явился отъезд мэра из города на три дня, что позволило ему избежать ненужных вопросов18

В Толедо критик газеты «Толедо блейд» написал о двух работах Айседоры на музыку Листа:

«Ее мертвенно-бледное лицо напоминало трагическую маску, глаза ее иногда становились словно стеклянными… ее мимика и жесты выражали ужас, страдание и отчаяние, хотя… вдруг возникали моменты просветления, возбуждения, порывов, способные поднять остальных до тех же высот». И этот критик, и остальная публика предпочли последнюю, более легкую часть программы: три этюда, Соната номер четыре Скрябина. Исполнение мрачных рапсодий, вероятно, давало Айседоре необходимое ей чувство облегчения, потому что в течение всего турне ее сопровождали различного рода неприятности, связанные с молодым мужем, чье пьянство и черная депрессия учащались день ото дня.

Отношения между Айседорой и Есениным ухудшились. Начиная с момента прибытия их поездка по Соединенным Штатам вылилась в череду конфликтов и разочарований. Есенин оказался в самом сердце странной страны, язык которой он не понимал и где его никто не знал. Он вспоминал, как был рад, увидев свою фотографию в каком-то журнале, и как ему неприятно было услышать перевод подписи под ней: «Сергей Есенин, русский поэт, муж известной танцовщицы Айседоры Дункан»19. Он был интересен лишь как молодой муж прославленной танцовщицы, ее причуда, а поэзия его могла бы и не существовать вовсе. Иногда он уже начинал сомневаться в том, поэт ли он, поскольку все тяготы этой поездки отнимали у него уйму времени, не давая возможности спокойно сесть и поработать. Он излил свое негодование по поводу Айседоры ее говорящему по-русски аккомпаниатору Максу Рабиновичу, говоря о ней грубо и зло. Очень часто его угнетенность перерастала в грубость, и пианисту не раз приходилось вставать между ним и Айседорой, чтобы защитить танцовщицу20. Невероятно, но, несмотря на незнание английского, у Есенина никогда не возникало проблем с тем, чтобы отыскать бутлегера, который снабдил бы его плохим виски.

Не только разлука с Россией, невозможность работать и его второстепенная роль доставляли неприятности Есенину. Во всех своих любовных взаимоотношениях с женщинами он вступал в глубокий конфликт с собой. Этот конфликт, как предполагает Симон Карлинский, вырастал из противоречивости его сексуальных привязанностей. В обзоре прекрасной биографии Есенина «Есенин: его жизнь», написанной Гордоном МакВэем, профессор Карлинский хвалит автора за то, что тот затронул вопрос о «скрытой бисексуальности» поэта, но считает, что Маквэй недостаточно развил эту тему. «Нет ничего «скрытного» в любовных письмах и стихах, которыми обменивались Есенин и Клюев… Периодическая тяга Есенина к гомосексуализму и столь же внезапное отвращение к нему… можно отнести за счет его алкоголизма… Его брошенные и побитые жены и любовницы, похоже, являлись жертвами его неспособности справиться с бисексуальностью»21.

Если именно это и порождало несчастье Есенина, то Айседора, очевидно, не подозревала об этом. У ее мужа и без того было достаточно поводов для депрессии и тоски по родине.

Постепенно Есенины возвращались на восток, и в рождественский вечер Айседора и Макс Рабинович должны были выступать в Музыкальной академии в Бруклине. Однако тяготы последних месяцев начали сказываться и на Айседоре. Услышав, что умирает Сара Бернар, она внезапно объявила, что будет танцевать «Погребение» в честь великой актрисы. Публика и пресса были несколько озадачены этой преждевременной панихидой. Их раздражение нарастало по мере того, как программа продолжала развиваться непредсказуемо. В конце следующего танца, сонаты Скрябина, Айседора и Рабинович поклонились, держась за руки. Внезапно он выдернул руку и ушел. Танцовщица, которую еще раз вызвали на сцену, сделала жест в сторону пианиста, но тот исчез. Айседора попыталась танцевать Вальс ля бемоль Шопена, подпевая себе. Потом, видимо решив, что это уже слишком, она, танцуя, покинула сцену. Через несколько лет Рабинович объяснил со своей точки зрения этот случай писателю Джозефу Кэю. Во второй части программы пианист заметил, что Айседора, вместо того чтобы исполнять положенные движения, задумчиво кружится по сцене. Ее импровизация стала еще заметнее в сонате Скрябина, а томные взгляды, которые она бросала на Рабиновича, все более приводили того в растерянность. Когда они кланялись, Айседора ни за что не хотела выпускать руку пианиста из своей, и Рабинович, уверенный в том, что публика заметила его настойчивые попытки высвободиться и теперь хихикает, все же умудрился вырвать руку, убежал со сцены и заперся в душе.

Встретившись с Айседорой на следующий день, пианист полагал, что танцовщица будет в ярости, но она, напротив, поинтересовалась, не сердится ли Рабинович на нее, и извинилась, сославшись на то, что выпила какую-то гадость во время антракта, от чего у нее кружилась голова и она не понимала, что делает22.

Много писалось о пьянстве Айседоры. Но было ли оно таким уж безудержным? Ирма Дункан писала в своей автобиографии:

«Кроме периодических аперитивов перед едой, ни мы, девочки, ни Айседора никогда не позволяли себе пить, особенно