души. Какой гений! И подумать только, я осуждал его за покрой пальто! Я чувствовал себя полным идиотом»19.

В конце лета Есенины вернулись в Париж. Айседора обнаружила, что жилец из дома на рю де Помп уехал, не заплатив ей за аренду. Поскольку она только что получила ничтожную сумму за продажу своего имущества в Берлине, танцовщица болезненно перенесла потерю этого дохода, но, по крайней мере, в доме оставался репетиционный зал, за который ей не нужно было платить, а кроме того, в этом доме супруги могли жить до тех пор, пока не возникнет нужда его продать. Это время наступило в конце сентября, когда Айседора, Есенин и их новый русский секретарь Владимир Ветлугин сели на пароход «Париж», отплывавший в Нью-Йорк20.

ЕСЕНИН В НЬЮ-ЙОРКЕ

1922–1923

По прибытии в порт Нью-Йорка 1 октября 1922 года Есениным вежливо объявили, что иммиграционная служба Соединенных Штатов не разрешает им въезд в страну. Выяснилось, что хотя брак Айседоры и Сергея Александровича Есенина и достоин всяческого уважения в глазах властей, но он сделал танцовщицу советской гражданкой. Как советская гражданка, она считается пропагандисткой, а может быть, и шпионкой в пользу коммунистов. Ее возмущенный менеджер Сол Юрок, который приехал в порт, чтобы встретить супружескую пару, был приглашен для осмотра таможенными инспекторами, дабы убедиться, что он не везет с собой материалов подрывного содержания друзьям Есенина в Нью-Йорке1. Багаж супружеской пары, включая стихи Есенина и записки танцовщицы, был тщательно проверен. «Мисс Дункан была просто убита таким неожиданным поворотом дела»2. В качестве последнего вопроса, выясняющего их намерения, Есениных спросили, что они думают о французской революции. Айседора отвечала властям с иронической вежливостью. Есенин же, который выработал собственную тактику поведения с цензорами в России и который приготовил приветственную речь для Америки, хранил молчание, считая, как он позже писал, подобный разговор ниже своего достоинства.

Арест супружеской пары вызвал широкий протест: среди возмущенных были, в частности, Хейвуд Броун и оперная певица Анна Фициу3.

Репортеры, бравшие интервью у Есениных в порту, были в основном настроены благожелательно. Они отметили энтузиазм, с которым Айседора говорила о гениальности мужа, и то, с какой любовью они смотрели друг на друга. («Хотя Есенин и не мог говорить по-английски, он обнял свою жену и одобрительно улыбался каждому ее слову. Оба казались настолько влюбленными друг в друга, что им трудно было это скрывать»4.) Конечно, не осталась незамеченной разница в возрасте между Айседорой и Есениным. Сергея, которому очень льстило появление в газетах длинных статей о них, неприятно поразил тот факт, что в прессе он упоминался лишь как муж Айседоры Дункан, и это еще более усилило его неприятное впечатление об Америке, возникшее после случая в порту. Позднее он писал: «В газетах очень мало писали об Изадоре Дункан, о том, что я поэт, зато много места занимало описание моих ботинок, как я чудесно развит физически, будто бы я легкоатлет, и что я непременно стану лучшим спортсменом Америки»5.

Тем не менее эти полные слухов истории, а также вызывающее поведение иммиграционной службы увеличили симпатии общества к Айседоре и Есенину. На следующий день власти, приведенные в замешательство неожиданно бурным общественным протестом, освободили Есениных, и те направились в отель «Уолдорф Астория», где танцовщица могла отдохнуть перед первым выступлением, назначенным на 7 октября6.

Эта стычка с законом сослужила им и хорошую службу, собрав в Карнеги-холл полный зал. Второе выступление Айседоры в Нью-Йорке вызвало такой же ажиотаж. Но тот прием, который был оказан танцовщице в Нью-Йоркском порту, все же глубоко возмутил ее, и в Бостоне в конце танца «Славянский марш» она, раздраженная бесстрастностью публики, сорвала «красный шарф, повязанный на шее, случайно обнажившись более, чем всегда, и подняла его высоко над головой7.

«Он красный! И я тоже! — закричала она. — Это цвет жизни и энергии. Вы были когда-то непокорными. Не позволяйте же приручать вас».

«Вы должны читать Максима Горького, — продолжала она. — Он сказал, что существует три типа людей: черные, серые и красные. Черные люди — это бывший кайзер и бывший царь, люди, несущие террор, желающие властвовать. Красные — те, кто радуются свободе, не препятствуют развитию души. Серые люди — словно эти стены, этот зал. Посмотрите на эти барельефы над вами. Они ненастоящие. Сбросьте их. Мне очень трудно танцевать здесь. Мистер Франко[3] старался изо всех сил, но не смог играть здесь. Мы, мистер Франко и я, — красные люди8».

На следующий день газетные заголовки кричали:

«Красная танцовщица потрясла Бостон!»

«Речь Айседоры заставляет многих покинуть зал!»

«Дункан в огненном шарфе заявляет, что она красная!»

Сразу же после этого мэр Кёрли издал приказ, запрещавший Айседоре дальнейшие выступления в Бостоне в целях «поддержания порядка». Художник Джон Слоан в письме своему коллеге Роберту Генри иронически писал: «Ее выступление… в Бостоне (американских Афинах, как его называют) было остановлено полицией. (Они не смогли остановить бутлегерство, зато остановили бэалегерство[4].)»9

В то же время три правительственных департамента (видимо, одного было недостаточно, чтобы охранять страну от угрозы, которую несла Айседора) начали расследование, чтобы установить, следует ли депортировать актрису.

«Официальные власти заявили, что хотя и были шокированы одеянием танцовщицы, но никак не реагировали на это. Однако если она, как подозревается, занимается красной пропагандой, то будет немедленно выслана из страны…

Департаменты труда, права и государства выступили инициаторами расследования, когда им сообщили, что мисс Дункан сняла с себя практически единственный предмет одежды — красный шарф и, размахивая им над головой, стала кричать: «Я красная!»

Государственный департамент и департамент права… разыскивают информацию о том, в какой связи находится танцовщица с советским правительством.

…Если власти Бостона обвинят ее в аморальном поведении, то департамент труда вышлет ее из страны без малейшего шума…»10

Айседора, которая никогда не могла смолчать при публичных нападках на нее, выразила свою обиду следующим заявлением в прессе:

«Они говорят, что я сорвала одежду. Это само по себе ничего не значит… почему меня должно беспокоить, какая часть моего тела обнажена? Разве какая-то часть таит в себе больше зла, чем другая? Разве все тело и душа артиста не являются его инструментами, посредством которых он доносит внутреннее послание красоты?.. Между вульгарностью и искусством существует разница, ведь артист кладет все свое тело, душу, ум, всего себя на алтарь искусства… Многие сегодняшние артисты вульгарны, потому что они маскируются, а не обнажаются. Они были бы гораздо