о любви, о доме, о муже, лёжа с открытыми глазами, грезили о чём-то своём.

На следующий день мне сказали, что директор ТЭКа хочет со мной поговорить. Сердце отчаянно заколотилось.

– Говорят, вы хорошо читали здесь со сцены рассказ Елены Кононенко «Жена». Как смотрите на то, чтобы работать с нами? Нам нужна чтица. Мне кажется, вы не пожалеете, если согласитесь. Порядок у нас такой: я докладываю начальнику политотдела, там смотрят ваше дело и, если статья не очень страшная, спустят наряд. Ну как? – ждал ответа Семён Владимирович Ерухимович.

Хотелось тут же сказать: «Бог мой! Да, да, да, да! Конечно же! Я согласна!» Но вымолвить решительное «да» мешала мысль: а что скажет Филипп? Разве я имею право самочинно дать согласие, не спросив его? Ведь я обязана этому человеку жизнью! Понимала: чувство это рабское, жалкое, унижающее… Но, приравнивая «да» к предательству, я не могла через него переступить.

– Дайте мне подумать.

– Подумайте! Хотя обычно никто этого не просит.

Молодой директор с располагающей улыбкой был нетороплив, обстоятелен и дипломатичен. Он ещё порасспрашивал обо мне. Перед уходом повторил:

– Решайтесь! У нас хорошо!

Куда делась моя решительность? Или горькие её результаты замкнули что-то в душе? Если бы Филипп меня освободил! Если бы сам сказал: «Поезжай! Там тебе будет лучше!» Он не мог не понимать, что надо именно это сказать. Но я знала: сам он меня не отпустит. Не тот это был человек.

Встречи с директором ТЭКа я избежала. Так ничего ему и не ответила.

* * *

Примерно через месяц на меня из политотдела пришёл наряд. Филипп прибежал разъярённый:

– Ты добивалась этого! Ты просила тебя взять туда!

Он не верил моему «нет». Слышать ничего не хотел. Но не подчиниться политотделу – не имел права. Был назначен день отъезда. Филипп изложил свой не подлежащий обсуждению план. Он сам повезёт меня в Княжпогост. Пойдёт к начальнику САНО (санитарной службы) и отвоюет меня. Операционная сестра в лагере – дефицит. Не знаю, как он ухитрился избавиться от конвоира, который должен был доставить меня на Центральную колонну, но он сумел получить его полномочия и даже наган.

– Я буду стоять за дверью политотдела и, если услышу, что ты ответишь: «Хочу в ТЭК», убью тебя там же из этого нагана.

– Тебе не придётся меня убивать. Я не соглашусь, – ответила я, присягая собственным перед ним долгом.

Я прощалась с друзьями, с прильнувшими к окну больными – ненадолго. Для видимости конвоир довёл меня до поезда. Затем куда-то исчез. Уже не на цинготных, а на здоровых ногах я поднялась в вагон. До Княжпогоста, где находилось управление лагеря, езды было около четырёх часов. Мы ехали вдвоём с Филиппом.

Словно в театре, я наблюдала в вагоне беспечную, как мне казалось, жизнь свободных людей: из корзин вынимали провизию, водку; раскинувшись, спали на полках; беседовали; а за вагонным окном у длинного умывальника, врубленного в землю, стоя умывались зэки. Сейчас отужинают и пойдут в свои полные клопов бараки. Вон вышки, и опять тайга, и снова колонны… По радио звучала ария Германа из «Пиковой дамы»: «Сегодня – ты, а завтра – я. Так бросьте же борьбу, ловите миг удачи!..» На меня эта ария действовала странно. Я боялась взгляда на жизнь как на лотерейную игру.

В Княжпогост мы прибыли около часа ночи. Поезд недолго постоял и ушёл дальше на север, к Воркуте. И тут мне вдруг стало панически страшно. Я не умела отрываться от людей, от мест, к которым прибивала Судьба. Сейчас Филипп доведёт меня до незнакомой колонны, сдаст, и тогда… Филиппу было не легче. Он не мог вести меня, не мог меня «сдавать». Он просто был не в силах сдвинуться с места. Прижавшись лбом к углу станционной постройки, он бил по стене кулаком и не говорил, а мычал:

– Не могу! Ничего не могу!

Я похолодела от страха, когда он сказал: «Подожди» – и направился к деревянному поселковому дому с вывеской «Гостиница». Спрашивать, какой ценой Филипп добился в гостинице номера, чтобы не вести меня сразу на колонну, я не стала. Несколько часов мы просидели в темноте, как в берлоге, с ощущением парализующего страха, обрекающего на напряжённый счёт разбухших, отёкших минут. Ни о какой иллюзии свободы – речи быть не могло. Даже такой бесшабашный человек, как Филипп, был до крайности подавлен.

К началу рабочего дня мы уже стояли возле двухэтажного дома, где помещался политотдел. Там нас ожидал приставленный ко мне боец.

– Привёз по наряду заключённую Петкевич, – доложил он в приёмной.

– A-а, это в ТЭК? Отведите её на ЦОЛП, – (Центральный отдельный лагерный пункт).

– Пожалуйста, – начала я, – дело в том, что я хотела просить оставить меня работать операционной сестрой в урдомском лазарете…

Меня прервали:

– Приедет начальник политотдела, ему всё изложите. Он сейчас в командировке. Пока вас отведут на ЦОЛП.

Мы молча шли втроём к колонне. Не доходя до вахты, остановились. Надо было прощаться. Насовсем? Я повернулась к Филиппу. Он был бледен.

– Люблю тебя больше своей жизни. Знай это. Помни. Навсегда люблю. Без тебя жить не могу. Сейчас пойду к начальнику САНО. Сделаю всё, чтобы тебя вернуть! – Он чуть усмехнулся. – Подарю ему свой золотой портсигар. Может, это будет действеннее просьб. Я тебя верну. Верну!

Потрясённая мерой искренности его горя, цинизмом крепостного откровения – обмена человека на портсигар, – я, как во сне, переступила вахту чужой колонны. Филипп остался за забором на воле.

Мне указали на угол зоны, где следовало искать барак ТЭКа. Лил сильный дождь, превращая снег в месиво, в рыхлые лужи. Огибая лужи, я плелась в указанном мне направлении. Зона была непомерно большая. Рядами стояли бывалые, из почерневших брёвен бараки. Все на одно лицо.

Меня обгонял пожилой бородатый человек, опиравшийся на палку.

– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где здесь театральный барак? – спросила я.

– Знаю-с! – ответил человек и посмотрел на меня с превеликим любопытством и даже со смехом в глазах. – Иду как раз туда.

– Можно я пойду с вами?

– Можно-с! – прибавил он опять насмешливое «с». – Ну а плакать? Это – непременно?

– Нет… да…

Больше не говоря ни слова друг другу, мы благополучно дошли до барака. Какое этот необычайный, похоже – духовно неукротимый человек мог иметь отношение к лагерю, к зоне? Почему он здесь? Да благословит Бог то мгновение, ту встречу с режиссёром ТЭКа Александром Осиповичем Гавронским!

Вдоль стен театрального барака стояли койки. Посередине нелепого помещения – длинный стол. Барак был одновременно репетиционным помещением и общежитием для мужчин ТЭКа. В дальнем левом углу