– Нет, все кончено, – сказал он. – Я хорошо поработал, сынок. Отпахать три срока в двух разных партиях – это не карьера, это гребаное чудо! На самом деле таких ребят, как я, которые просто делают свое дело и не считают, что если у республиканцев небо голубое, то демократы должны назвать его зеленым, почти не осталось. Мы как динозавры. Пришло время вымирать.

– Нет, Блейк, остановись. Это же безумие. Мне не нужно, чтобы Кизи отстал от меня навсегда. Я просил тебя его попридержать. В понедельник позвони ему и скажи, что передумал. К тому времени я сам буду готов дать бой. Ты не… Я хочу сказать, что… конечно, я тебе очень благодарен, но ты не можешь вот так бросаться за меня на амбразуру. Ты не настолько у меня в долгу.

– Вот тут ты ошибаешься.

Он вытянул палец и слегка ткнул им в то место на моей груди, где благодаря сумасшедшему, которому пришла в голову мысль лоббировать таким образом своего сенатора, навсегда остался шрам.

– Нет-нет, подожди, так ты из-за этого? Блейк, я не закрыл тебя своим телом. Я, как и все остальные, хотел ее избежать. Это просто нелепая, глупая случайность. Ты не можешь из-за этого считать меня своим должником. Но если даже и так, ты устроил мне эту работу. Так что мы давным-давно квиты.

Сенатор покачал головой.

– Я понимаю, сейчас не самый подходящий момент… – сказал он. – Но он разве будет когда-нибудь подходящим? Одним словом, я… Я давно хотел тебе все рассказать. Еще когда это случилось. Но даже сейчас не до конца… не до конца уверен, что поступаю правильно.

Мне было так непривычно видеть, как неизменно красноречивый сенатор Франклин заикается, путается в словах и всем своим видом выражает нерешительность, я был так удивлен, что даже не пытался ничего вставить.

– Та пуля, – наконец сказал он, – была не случайной. Она с самого начала предназначалась тебе.

– Что ты такое говоришь?

– Помнишь, как активно мы продвигали тот оружейный законопроект, пытаясь привлечь всех на свою сторону?

– Конечно.

– Ну так вот, я знал, что наш билль зарубят еще до того, как мы представим его на рассмотрение. Мне недвусмысленно дали понять, что люди, которые ему противостоят, готовы на все, чтобы он не прошел, поэтому он в принципе не может быть одобрен парламентом. Но я… я оказался настолько упрям, что все равно его обнародовал. Решил, что как только мир увидит, какой он логичный, как умело ты все сделал… одним словом, мне показалось, что он получит такую широкую общественную поддержку, что его просто не смогут не принять…

– Блейк, это не возлагает на тебя вину за…

– Мне позвонили, – продолжал он, не обращая внимания на мои слова, – за день до нашей пресс-конференции. С телефона-автомата. Не знаю, откуда тот парень узнал мой номер, но выражался он предельно ясно. Сказал, что на Капитолийском холме каждая собака знает, кто готовил этот законопроект, и если я представлю его на рассмотрение, то он… то он…

Блейк судорожно сглотнул и с шумом выдохнул воздух.

– …он тебя застрелит. Он так и сказал. «Только попробуй устроить пресс-конференцию, и твой юный друг Скотт Сэмпсон получит пулю в сердце». Я подумал, что все это ерунда, и хотел показать, что он меня не испугал. Стоит кому-то заподозрить, что тобой можно помыкать, и… Это было просто высокомерие. Больше ничего. Глупое, банальное высокомерие. Мне казалось, никто не посмеет выступить против великого и ужасного Блейка Франклина или члена его команды. Я мог бы попросить тебя не ходить на ту пресс-конференцию или, по крайней мере, надеть бронежилет. Мог выставить охрану из полицейских. Мог сделать много чего другого. Но так ничего и не сделал. Просто несся на всех парах – полный вперед! – думая исключительно о себе и о своей идиотской репутации. А когда этот чокнутый выполнил свою угрозу, я… мне стало стыдно от того, что я наделал, что допустил. До такой степени, что даже никому об этом не рассказал. Ни тебе. Ни ФБР. Очень уж переживал, что обо мне подумают.

– Блейк, все равно, нельзя обвинять себя в том, чего…

– Послушай, дай мне закончить, черт бы тебя побрал, – сказал он, и на его лице промелькнула улыбка. – Я знаю, ты теперь судья и привык всех перебивать, но я еще какое-то время побуду сенатором, а нам можно устраивать обструкцию, так что помолчи. Я просто хочу сказать, что ты всегда был мне как сын. И тогда, и сейчас. В тот раз я не сделал самого простого, чтобы тебя защитить. Поэтому должен сделать сейчас, пусть это будет и не очень просто. И даже не потому, что считаю себя твоим должником, а потому, что так будет правильно. Все, больше не желаю ничего об этом слышать. А теперь иди сюда.

С этими словами он притянул меня к себе и крепко обнял.

Слова Блейка каким-то образом изменили всю мою жизнь, хотя в тот момент я еще не понимал, как именно. Мне требовалось время, чтобы понять, что я почувствовал, и решить, как это меняло наши с ним отношения.

Пока же его готовность оставить кресло в высшем законодательном органе в стране, со всеми скрытыми в нем ловушками, внушало лишь благоговейный трепет и уважение. К тому же она давала моей дочери шанс на жизнь, которого в противном случае у нее могло бы и не быть. И я лишь надеялся, что в один прекрасный день смогу рассказать ей, что ее крестный отец стал ей ангелом-хранителем.

– Блейк, я даже не знаю, что сказать… – начал я.

– Так и не говори ничего. Я не для того тебе рассказал, чтобы ты изливал на меня свои чувства. Мне просто хотелось расставить точки над «i». Ладно, я тут путаюсь под ногами у судьи, хватит ему слушать блеяние какого-то старика. Я пойду.

С этими словами он хлопнул меня по плечу. Не успел я собраться с мыслями, чтобы еще раз попробовать его отговорить, как он уже повернулся и вышел из кабинета.

Добрую минуту я стоял и пытался представить себе будущее, в котором Блейк Франклин больше не будет моим сенатором.

Потом вернулся обратно в настоящее. Полюбоваться Блейком, уже не законодателем, а простым гражданином, я еще успею. Теперь пришла пора узнать про отпечатки пальцев.

Коридор почти опустел, и только у лифта стояла кучка людей, которым нужно было вниз. Не желая, чтобы на меня пялились незнакомые люди – и надеясь застать Бена Гарднера одного, – я решил спуститься по лестнице.

Преодолев четыре пролета, я вытащил из кармана телефон, просто чтобы убедиться, что ничего не пропустил. Мне казалось, похитители должны были уже объявиться. Сколько раз они написали мне во время заседания по делу Скаврона? По сравнению с этим тишина вселяла тревогу. Да, каждое их послание было ужасно, но молчание казалось мне мучительнее.

Спустившись на первый этаж, я открыл дверь и увидел Бена Гарднера. Часы показывали пять минут первого – все как раз пошли обедать. Вокруг не было ни души.

Завидев меня, охранник встал.

– Приветствую, судья, у меня для вас кое-что есть, – сказал он, возвращая мне латунную связку ключей, все так же запечатанную в пластиковый пакет.