Об озере Бездон, расположенном среди торфяников, Воронцов слышал с детства. Болота, начинавшиеся неподалёку от Подлесного, тянулись вдоль Варшавского шоссе и продолжались в окрестностях озера Бездон. И о тех болотах, и о самом озере действительно рассказывали жуткие истории. Каждый житель не только Подлесного, но и всех окрестных деревень знал, что все колдуны появляются из тех мест. И именно там, среди дремучих лесов и непроходимых болот, по рассказам знающих людей, находится глубокое и таинственное озеро Бездон. Однажды к ним в Подлесное прислали председателя колхоза. Родом он был как раз из тех краёв. Человек он, может, был и неплохой, и руководитель хороший, но его сразу невзлюбили. И кличку дали – Колдун. И жену его звали Колдунихой. И детей – колдунятами.

Никогда Воронцов не видел этого озера, о котором слышал столько историй. И теперь судьба посылала его именно туда…

Несколько бригад вырубали просеку и расчищали снег. Две бригады делали завалы вокруг землянки. Завалы сооружали в километровом радиусе.

Быт отряда, обременённого женщинами, детьми и стариками, надо было налаживать. Даже в ожидании атаки казаков. В овраге соорудили навесы из еловых лапок, чтобы хоть как-то замаскировать своё пребывание здесь, развели костры, установили на камни котлы, выломанные из банных печей, натопили снега и заварили первую партизанскую кашу.

Воронцов с отрядом работал на завалах. Пелагея – на расчистке дороги. А Пётр Фёдорович хлопотал возле землянки. Зинаида присматривала за ранеными. Раненых прибавилось. Прибавилось и бойцов в отряде. Штаб принял решение: на период наибольшей опасности раздать оружие всем мужчинам от четырнадцати до шестидесяти пяти лет. Взяли оружие и некоторые из женщин. Таковых в отряде оказалось всего две: Пелагея, которая хоть и не стреляла ни разу из немецкого автомата, подаренного ей Воронцовым, но теперь не расставалась с ним, и старуха Худова – она пятнадцать лет сторожила сперва артельные, а потом колхозные амбары. Это её старенькую берданку с гранёным стволом закопал в опилках на школьном чердаке кузнец дядя Фрол. Так она там и осталась. Когда бывшей колхозной сторожихе вручили мосинскую винтовку и две обоймы патронов, старик Худов, явно уязвлённый этим событием, пошутил:

– Неведимовна, ты ж всюё жизнь двухцволку носила! А тут тебе что дали? Разжаловали! Понизили в чине, считай, наполовину!

– Молчи. Сам-то ты какой воин, я знаю. Сам-то что носишь?

– Отбрила Неведимовна мужука! – засмеялись прудковцы. – От отбрила!

На удивление всем Неведимовна ловко зарядила обойму, дослала патрон в патронник и поставила винтовку на предохранитель. Приставила приклад к ноге, вскинула голову и бодро, единым дыхом, глядя на Воронцова, выпалила:

– Товарищ Курсант, готова к выполнению ваших приказаний!

– Вот это Неведимовна!

– Вот как надо!

– Курсант, бери нашу Неведимовну в адъютанты!

Неведимовну оставили охранять базу.

А в Прудках тем временем шёл грабёж. Казаки выбивали двери в домах. Хозяевами ходили по чистым горницам. Выносили всё, что могли вынести. А там, где поживиться было особо нечем, прикладами высаживали оконные переплёты. Грузили на сани одеяла и сундуки, кадки с солёными грибами и квашеной капустой. Выгребали из подпола картофель. Весь скот прудковцы увели. Увезли даже кур. Но в одном из хлевов казаки нашли барана. Его выпустили на улицу и начали потеху. Баран был старый, с огромными рогами в несколько витков и злой. Бросая хозяйство на произвол судьбы, его, видимо, забыли покормить. И когда казаки обнаружили его в тесном хлеву и вынули завалку дверцы, баран прыгнул сперва на улицу, а потом, будто одурев от свободы, начал гонять по двору новых хозяев. Казаки со смехом разбежались кто куда и начали дразнить драчуна стрельбой под ноги. Но это только сильнее обозлило барана, видать, привыкшего, что все ему в этом дворе подчинялись и всё ему здесь сходило с рук. Перепуганный стрельбой, он проломил несколько штакетин, выбежал на улицу и помчался к пруду. Он хорошо знал эту улицу, потому что именно она вела на выпас, в вольные луга, и здесь тоже он был хозяином. Возле одного из домов стояли сани, нагруженные всяким добром. Из калитки вышли два казака, они тащили кадку, сверху накрытую холстинкой. Завидев их, хозяин улицы азартно прибавил скорости и с ходу ударил одного из казаков. Тот, потеряв равновесие, упал в снег. Другой, выронив кадку, увидел атаковавшего их барана и рассмеялся. Но в следующее мгновение получил такой же мощный удар в бок и тоже повалился на дорогу.

– Да стрельни ты его, Мыкола!

– Та вин старий и козлом воняе!

– Стрельни!

Хлопнул ещё один выстрел, и баран, начавший свой последний боевой разбег, подобрал передние ноги и кувырком, через голову, полетел в снег.

– Забирай и его, Мыкола!

– Вонючий. Мясо будет противное.

– Забирай! Немцам отдадим!

Барана подхватили за рога и потащили к саням.

Где-то к полудню группе дозора привезли горячий обед – порядочный чугунок каши, укрытый тряпьём, и чай в армейском термосе.

– Эх, раззудись плечо! – и старшина жестом приказал своему подразделению садиться прямо на сани и приступить к приёму пищи.

Харчи дозору привёз старик Худов.

– Ну что там видать? – спросил он, завязывая конец вожжей за берёзу. – Не запалили ещё ироды наши дворы?

– Гуляют, – сказал прудковский парень Иванок – так его звали окруженцы и местные.

Иванку было лет пятнадцать-шестнадцать. Он не выпускал из рук немецкую винтовку. Во время первого боя он стрелял из ружья, засев на школьном сарае. Ближе подобраться к дороге было нельзя. Не все даже знали, что он там сидит. После боя Иванок вроде бы в шутку покрикивал на прудковских мужиков:

– А вы где были, валухи? Пока я тут воевал за вас!

После первого боя он подобрал на дороге винтовку. После второго разжился патронами и несколькими гранатами. Снял с убитого немца кожаный ремень и там же, на дороге, подпоясался им. Сунул за ремень гранаты. Закурил из трофейной пачки, найденной в кармане убитого. Но кто-то из взрослых выхватил изо рта ту его, как ему казалось, вполне заслуженную сигарету и пригрозил:

– Вот придёт с фронта батька, расскажу, как ты тут мамку слушался.

Теперь Иванок нёс свою службу под началом старшины Нелюбина. Они сразу сдружились. Иванок быстро сообразил, что старшина – командир, о которых бывалые бойцы говорят: строгий, но справедливый. Понял и то, до какого края при нём можно доходить, чтобы не получить подзатыльника. А старшина всё время думал о том, как бы не натворил этот бедовый малый чего-нибудь такого, что выйдет боком не только ему самому, но и всему дозору, а то и отряду. И глаз с него не спускал, постоянно нагружая Иванка какой-нибудь работой.

– Иванок, – окликнул парня старик Худов, – ты не дознавался, чии ж хаты погорели?