Иван Витальевич и не думал шутить, он просто объяснил доступным ему способом ситуацию в отделении. И попросил погулять по территории часок, пока он освободится. Тогда тоже был декабрь, но не такой холодный, как сейчас. Мы с Андрюшей ходили по дорожке – от «отделения первого эпизода» до ворот и обратно. Этот путь в одну сторону равен семидесяти двум шагам. Моим шагам, ведь Андрюшины намного шире.

Наконец Иван Витальевич принял нас в своём кабинетике на втором этаже. Он моложе меня лет на пять, невысокий, коренастый и меньше всего походит на психиатра: скорее на водителя-дальнобойщика, какими я их себе представляю. Раздражительный. Долго подравнивал на столе какие-то листы, и глаз его дёргался. В кабинете пахло табаком, и я с тоской подумала, что снова хочу курить, хотя буквально только что высадила две сигареты подряд.

– Сана, ты подожди меня в коридоре, – попросил Андрюша после того, как я объяснила Ивану Витальевичу «своё видение проблемы». А врач впервые посмотрел на меня с интересом:

– Так вы не мать, что ли?

– Тётка.

Это слово прозвучало у меня звонко и жалко. Андрюша насупился, а доктор улыбнулся, показав подозрительно белые для курильщика зубы.

– Бывает. Ну, посидите пока, действительно, за дверью.

Я вышла в коридор, а потом снова на улицу и так торопилась прикурить, что уронила зажигалку в сугроб. Вытащила, но она не работала. Придётся искать коллег-курильщиков. Как назло, никого не было, видимо, все разом бросили. Стояла, разглядывая седые, резко постаревшие от зимы автомобили: среди них был давно уже брошенный, ржавый, со спущенными колёсами. «Вот это – я», – подумала без всякой досады – даже наоборот, развеселилась. Тут наконец появился курильщик. Старой закалки: терпеливо ждал, пока я тыкалась сигаретой в ручной огонёк. Я выкурила сигарету до фильтра (до «фабрики», как говорилось в одном из дневников Ксенички) и поспешила назад, в пятнадцатое. Бахилы, куртку повесить на руку, второй этаж. Врач ещё разговаривал с Андрюшей: я слышала из-за двери их голоса. Слов разобрать было невозможно, но, судя по интонациям, всё хуже, чем мы с мамой надеялись.

Андрюша вышел из кабинета ещё более бледный, чем обычно. Смотрел на меня с торжествующим видом:

– Ну вот, Сана, а ты не верила!

Иван Витальевич махнул рукой, чтобы я заходила. В кабинете сильно пахло потом, причём вспотел, по-моему, не только Андрюша.

– Я пока воздержусь от точного диагноза, – сказал врач, глядя мне куда-то в ухо, – но в том, что молодому человеку нужно провести в отделении как минимум два месяца, нет никаких сомнений. Будем посмотреть! – добавил он: жалкая попытка пошутить.

– Но хотя бы предварительный диагноз дать можете? – Я тщетно пыталась поймать его взгляд.

Иван Витальевич неохотно сказал:

– Если очень приблизительно – простая шизофрения. Но давайте не будем торопиться. Идите, оформляйтесь. Он пусть сразу остаётся, а вы до вечера привезите вещи. Компьютер нельзя. Телефон тоже. Навещать можно, но лучше через день. Прогулки пока не разрешаю.

Я пыталась переварить информацию, а она, зараза, никак не переваривалась – засела в голове накрепко, как особо одарённая мигрень.

– А чем простая отличается от непростой?

– Тем, что протекает проще. Да вы не расстраивайтесь раньше времени, – смягчился Иван Витальевич, – я же сказал вам: будем посмотреть! Андрей – парень умный и в психиатрии понимает больше некоторых.

– Мы так надеялись, что всё обойдётся, – сказала я зачем-то.

Доктор снова вздохнул:

– Все надеются. И может, правда обойдётся.

Он уже встал из-за стола, застёгивая халат, как бы давая понять, что консультация окончена, и мне вдруг стало страшно, что врач сейчас уйдёт, Андрюшу заберут в палату, а мне надо будет ехать домой в 1-м автобусе с пересадкой, везти маме дурные вести… Иван Витальевич, видимо, понял моё настроение, потому что снова расстегнул пуговицу халата и сел на покорно скрипнувший стул.

– Ещё что-то хотите узнать?

– Да. Почему он меня так не любит? Почему из всех родных именно меня выбрал своим главным врагом?

Доктор глянул в бумажку, где было записано моё имя (он, разумеется, не обязан был его помнить – через психиатров, как и через священников, проходит слишком много людей):

– Видите ли, Ксения Сергеевна, я пока что не настолько хорошо знаю вашу ситуацию. Мне надо понаблюдать Андрея. Но навскидку… могу сказать вам, что люди в болезненном состоянии обижают как раз тех, кого больше всего любят. А что Андрею свойственно обвинять во всём, что с ним случилось, именно вас, это я уже заметил. И давайте, пожалуйста, на этом закончим, меня ждут.

После таких слов ничего не оставалось, как распрощаться и выйти вон. Деньги, которые я пыталась всучить за консультацию, Иван Витальевич взять отказался и сделал круглые глаза.

– Идите уже! – Он махнул рукой. – Андрея на энцефалограмму и потом оформляться в приёмник.

Андрюша ждал меня у кабинета, разглядывал свои громадные ботинки, на которые бахилы налезли с огромным трудом и теперь трещали по швам.

«Пятнашка», как мы поняли позднее, – это настоящий курорт, дом отдыха в сравнении с другими отделениями клиники. Палаты здесь на двоих, в крайнем случае трёхместные. Пациенты ещё «не определившиеся», среди них часто попадаются депрессанты и косильщики от армии. Андрюшу поместили в палате с тихим, страшно тощим человеком, походившим на какую-то хищную птицу. Он целыми днями читал книгу, но, как сказал Андрюша, страниц не перелистывал, просто застывал на одной строчке и вглядывался в неё так пристально, словно это был портал в другой мир.

Я тем же вечером привезла вещи – спортивный костюм, бельё, умывальные принадлежности, туалетную бумагу и книгу, которую он попросил («Гарри Поттер и узник Азкабана»). Мама, ещё не отойдя от первого потрясения, сделала свой знаменитый пирог с капустой и сварила кисель.

– Таблетки уже начали давать? – спросила я.

– Да. Для хорошего сна и настроения, – пошутил Андрюша. – Ладно, Сана, иди домой. Завтра приедешь?

– Конечно, приеду.

Когда я вышла из дверей «пятнашки», было темно, как ночью. Дорогу, идущую вдоль корпусов, освещали фонари, но за соснами лежала непроглядная тьма.

Я шла к остановке автобуса, на ходу допивая мамин кисель, от которого Андрюша отказался. И думала, что сегодня самый короткий день в году, но уже завтра свет начнёт прибывать с каждыми новыми сутками. Надеялась, что Андрюше не поставят шизофрению (словом «простая» меня не обмануть), что всё окончится какой-нибудь сравнительно безобидной депрессией. Я тогда не догадывалась, что этот путь – на восьмой километр и обратно – станет за эти годы знакомым, как дорога в школу. И что не света, а тьмы будет прибывать в нашей жизни с каждым новым днём.

Свердловск, декабрь 1989 г.