— Почему ты ушёл от Аменемхета? Разве он не возвысил тебя?

— О, да, он возвысил меня, он взял меня за горло и поднял высоко над землёй. Так, что я смог смотреть ему в глаза.

— Но ты обманул его?

— Нет, это он обманулся во мне.

— Ты не тот, за кого себя выдавал?

Колдун поморщился, оглянулся, потом, смеясь, сказал:

— Нет, я не тот, за кого он меня принимал. Так правильнее. Он думал, что я прах под его ногами, он думал, что я щипцы в его руках, которыми он может достать раскалённый уголь из печи.

— Разве не такова роль слуги?

— Так думал Аменемхет, так думали и многие другие. Власть верховного жреца уже подточена и накренилась. Братья с гусиными носами не простят ему, придёт день и они убьют его. — Хека сказал это с густым злорадством в голосе, и выражение лица у него было такое, будто он ест что-то вкусное. — Я знаю, что будет так, потому что всегда бывает так. Урок получили и те, кто был до него.

— А кто был до него?

Колдуна не удивил интерес мальчика, никак не связанный с его судьбой. Сознание Мериптаха было сейчас как река, что равно пробегает и мимо величественного храма, и мимо кабаньего водопоя. На лице Хеки внезапно возникла маска жестокого самодовольства.

— Были-были до него. До него был юный владелец имений и стад близ города Ахари по имени Тикульти, и ещё владелец пальмовых рощ и виноградников, что неподалёку от города Тиризила, совсем маленького города, по имени Нинурта, а ещё начальник крепости Кузагр, что на реке Лебеш, и верховная жрица богини Киририша, что в Сузиане, и страшный вождь дикого лесного народа по имени Хумбаба, и купец Саргон из Кархемиша, и князь с именем, которого не произнести, из страны Наири, и другие многие.

— А откуда ты родом?

Хека хитро засмеялся, наконец осознав, что это любопытство вещь довольно удивительная в мальчике, столь неполно ещё вернувшемся к жизни.

— Я родом прямо из грязной пыли, что лежит на любой дороге, самой обычной, не священной дороге. Впервые я узнал себя и помню хорошо этот миг, на паперти храма бога Сина, что в Ниппуре. Это потом я понял, что это паперть, что рядом храм, а вокруг расположен славный город Ниппур. В тот первый момент я лишь почувствовал вкус пыли на своих зубах и страшную вонь, наплывавшую отовсюду. Воняло, потому что вокруг лежали больные. В тамошних городах такой обычай: когда человек тяжко захворает, его несут к храмовым воротам, чтобы всякий идущий мимо мог, выслушав его жалобы, подать совет, если прежде сам как-то сумел избавиться от похожей хвори. Видимо, меня, схваченного какой-то страшной лихорадкой, тоже принесли на паперть и оставили там, чтобы я дожидался там своего советчика. Болезнь отъела у меня всю память о предыдущих годах, и я не знал, как меня зовут и сколько мне лет. Был щуплым и всё время кашлял. Когда я очнулся, лихорадка уже отлетела от меня. Я никуда не ушёл от храма, поскольку мне некуда было идти. Я остался лежать среди смердящих полумёртвых людей, ибо понимал — это единственное место, где я могу выжить. За мною никто не приходил, стало быть, поблизости не было у меня ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестёр, а если и были, то они меня бросили, а это хуже, чем если бы их не было совсем. Я научился притворяться больным, и меня жалели даже те, кто сам был при смерти. Я тайком таскал еду у тех, кто лежал без памяти, но при этом открыто прислуживал тем, кто не мог сам двигаться, поэтому был и сыт и расположил людей к себе. Я был тогда примерно твоих лет. Храмовые служители дали мне имя и предлагали остаться в числе низших служителей, что было мечтою для тысяч бездомных и голодных детей. Но я тогда уже наметил для себя другие пути жизни. Я подсмотрел многие человеческие слабости — среди страждущих они виднее; я научился всем видам обхождения, потому что на паперти оказывались не только нищие, но и состоятельные жители, и купцы, и жрецы; я запомнил множество рецептов и советов, годных против всех хворей. Обучился словам многих языков, ибо к храму стекались люди со всего междуречья, от камышовых царств, населённых больше лихорадкой, чем людьми, до северных хурритских предгорий, где у жителей текут вечные сопли.

Хека говорил с увлечением, даже сам немного удивляясь тому, что слышит. Долгие годы все эти сведения лежали в кладовой его памяти как старые, ненужные вещи, и теперь он, доставая их на свет, сам искренне изумлялся их сохранности.

— Я ушёл из Ниппура юношей вместе с небольшим караваном. Я даже не знал тогда, на юг я иду или на север, мне хотелось во что бы то ни стало убраться с опостылевшей паперти. Я был погонщиком, а потом гребцом на большом корабле с квадратным носом, таких нет на этой реке.

Я плавал в Пунт, но не с той стороны, с какой приплывают туда египтяне. Там меня продали в рабство, и я возвысился, ибо мне отдали в управление гарем одного князя. За это мне пришлось внести такую плату, какую любой мужчина назовёт чрезмерной. И я так считал тогда, теперь же лишь усмехаюсь. Потом я сделал так, чтобы меня украл один шейх, наши верблюды брели по пустыне целую вечность, солнце выедало глаза, а луна по ночам заставляла бредить. Я успел сделаться сердечным другом шейха, он уже хотел отдать под мою власть все свои стада, но налетела песчаная буря, всё сгинуло, моё счастье растворилось в летящем песке. Я пешком пришёл в город, где дома целиком вырублены из соли, а женщины сплошь страдают бесплодием. Я сказал, что помогу их беде. Меня, осмотрев, допустили к женщинам и озолотили. Когда я уходил тайком из этого места, то драгоценные сосуды мне приходилось везти на двух ослах, хотя ни одна из женщин ещё не родила. По вине этого золота я снова попал в рабство. Мне дали бронзовый топор, и я валил кедры в финикийских горах, а древесина этих деревьев крепче любой бронзы. Но тут на моё счастье заболел вождь племени и я вызвался его вылечить. Чтобы сварить снадобье, нужны были травы, что росли только в глубине леса, и я отправился за ними вместе с двумя охранниками. Навстречу нам попался лев... — Колдун тихо, сладостно вздохнул, видимо, это воспоминание доставило ему особое удовольствие.

Мериптах слушал молча, всё так же закрыв глаза, будто бы представляя вживе то, что произносили уста колдуна.

— ...отвратительный город Тир! Меня сразу же избили там, прямо в воротах, без всякой причины. Сломали два ребра, до сих пор вот тут болит, если надавить. Там никто не верит никому, потому мне там нечего было делать. Все торгуют и блудят, женщины отдаются прямо на улицах, поэтому смотрителю гарема там не найти места. Они жадны так, что жалеют денег даже на своё здоровье, поэтому и лекарю там нечего показываться.

— Тир стоит на огромной скале, омываемой морем, и с берегом его соединяет только узкая дамба. Он неприступен и горд. Его корабли, как пчёлы свой улей, охраняют его богатство.

— То, что он стоит на скале, известно всем. Но ты побывал бы в тамошних харчевнях. Там нет даже собак, ибо люди сами пожирают свои собственные отбросы. Я ушёл оттуда и проклял это место. Я знал, что мне должно было повезти. Единственный тирянин, которого мне удалось обмануть, был капитан корабля, что отправлялся куда-то в сторону заходящего солнца за оловом. Я сказал, что чую носом, где залегает серебро. Его ум не поверил мне, но жадность поверила. Он посадил меня на цепь, однако когда мы подплыли к Криту, я шепнул одному матросу, что хочу только с ним одним разделить серебро, и он тихо распилил цепь, и мы прыгнули в воду. Крит ещё богаче Тира, он возвысился над всеми островами, и жители круглый год празднуют своё морское счастье, и их постоянно пожирают две страсти: похоть и любопытство. Не продажная финикиянка есть предел распущенности, но совокупляющаяся с козлом женщина великого острова. Дочь местного царя сошлась даже с быком, и от брака того невиданного родился, говорят, сын.