фактора на «характер» народов, на их общественную жизнь и историю (идеи Гердера, воспринятые через сочинения Кузена, Жуффруа и др.); «социальная война» (В. Кузен); «великий», «репрезентативный» человек как высшее воплощение смысла и содержания истории (идея Гегеля, воспринятая через В. Кузена); наконец, об­общающая антиномия, на которой строится все здание «Факундо»,— история как борьба взаимоисключающих сил «варварства» и «циви­лизации».

Часто утверждается, что антиномия «варварство—цивилизация» была почерпнута Сармьенто из творчества Фенимора Купера, действие рома­нов которого происходит на так называемом американском «фронтире», где идет борьба англосаксов с индейцами. Но очевидно, что Ф. Купер повлиял скорее на конкретное изображение сценария действия: пампа, опасности, «дикари»... В принципе же идею «варварского» состояния аргентинской нации сформулировал еще Э. Эчеверриа, и фигурирует она в «Социалистическом учении», где говорится об «эмбриональном периоде» формирования собственной культуры. Но у Сармьенто эта антиномия об­ретает еще более широкий размах и уходит своими корнями к культур-философской мысли Просвещения (прежде всего к Монтескье), к обшир­ному пласту французской литературы XVIII в. на темы путешествий в страны «дикарей» и «варваров» и одновременно к собственно испанской и испаноамериканской культуре колониального периода вплоть до XVI в., когда происходят открытие и конкиста Америки.

Тогда, в XVI в., вспыхивает первая полемика о сущности открытого Нового Света и его населения — люди они, «нелюди» или «варвары», и если «варвары», то какой «степени»[476]. Идея «варварства» индейцев, которой противостояли гуманисты того времени во главе с Б. де лас Ка­сасом, выдающимся защитником индейцев, служит оправданием коло­ниального «протектората» Испании над ними. Вторая полемика на тему о сущности Нового Света и его населения, уже не только индейцев, но и метисов и самих креолов, начинается во второй половине XVIII в. и растягивается вплоть до начала Войны за независимость. Во втором туре полемики идеям о «варварстве» населения Нового Света противостоит уже зреющее самосознание испаноамериканцев. О том, что Сармьенто был прекрасно ориентирован в этих перипетиях духовно-интеллектуаль­ной истории Испанской Америки, говорит его статья «О колониальной системе испанцев», где он вспоминает эти споры и присоединяется к сто­роне, утверждающей «варварскую» и враждебную цивилизации природу индейцев. Прямая противоположность филоиндейским настроениям поко­ления Майской революции, поколения утопистов! Только теперь понятием «варварство» охватываются и испанцы, отсталый и «варварский» народ Европы. Одним словом, Сармьенто связывает старинную концеп­цию «варварство—цивилизация» с современными идеями о воздействии расово-этнического и природного начала на сущность человека, народа и превращает ее в метод системного мироосмысления с позиций идеала европейско-буржуазного прогресса. Всему этому кругу представлений, категорий, положений и предстояло соединиться в таком жанре, который охватил бы все стороны действительности, вместил бы все способы изъяснения изучаемого мира, но из побуждений не чисто научных, фило­софских или художественных, а глубоко практических.

Напомним: трибуна и амвон, речь и проповедь... Объединяющим на­чалом всего круга задач и идей стало открытие Сармьенто схемы своего жанра, в котором реализуется он как личность, как трибун и как про­рок,—ее он обнаружил в биографии. Очевидно, что идея биографии свя­зана у Сармьенто с мыслью о необходимости изучения и воплощения индивидуальности нации через судьбы «великих», «репрезентативных» людей. «Биография человека, который сыграл великую роль в свою эпоху и в жизни страны,— это резюме современной ему истории, осве­щенное живыми красками, которые отражают национальные обычаи и привычки, господствующие идеи, тенденции развития цивилизации и то специальное направление, что способен придать гений великих людей всему обществу»[477] — так он пишет в 1842 г. в очерке «О биографиях». Однако интерес Сармьенто к биографии, как и важнейшие особенности «Факундо», невозможно понять, не осознав особого, глубоко личностного отношения его к данному жанру. Не обладай он неистовым персонализ­мом, мощно выраженной индивидуальностью, не вдумывайся он со страстным напряжением в самого себя и в свою судьбу, в которую он неистово верил, не обратился бы он к этой форме. Ведь Сармьенто, в сущности, всю жизнь писал именно биографии и автобиографии. И сколько глубоко символической последовательности в том, что уже впоследствии в автобиографических «Воспоминаниях о провинции» Сармьенто, осмысливая свое детство, укажет, что первыми книгами, ко­торые он прочитал, были биографии Цицерона и Франклина — великого оратора, выступающего на форуме, и великого реформатора, пророка, строителя новой нации. Сармьенто «чувствовал себя Франклином»[478], мечтал быть им. Судья истории и политик, у которого вслед за словом — действие...

Таков и «Факундо», построенный как страстная речь на форуме исто­рии, призванная внушить аудитории, которой является вся страна, весь народ, весь мир, необходимость иного порядка, и не только внушить, но и тут же повести за собой слушателей воплощать этот порядок. «Факундо» — как бы трижды биографическая книга: здесь биографии не только Факундо Кироги и Росаса, но и самого Сармьенто. Ведь автор­ское «я» занимает в книге ничуть не меньшее место, чем все, что находится вне «я». Ведь хотя речь идет в основном не о конкретных собы­тиях жизни автора, но о его взглядах, убеждениях и программе, он в постоянном взаимодействии со своими героями, между ними как бы туго натянутые струны, которые вибрируют при малейшем движении каждого из них. Отношение Сармьенто и к Факундо Кироге, и особенно к Росасу столь глубоко лично, столь напряженно, что не выглядит странной мысль М. де Унамуно: «Герои, которых описывают крупные историки,— это одновременно и автобиографические герои... О, как любил Сармьенто тирана Росаса! Он завладел его обликом, сделался им самим!»[479] Так это или не так, но лишь соединенные вместе биографии Кироги, Росаса и самого Сармьенто составляют полную биографию Аргентины того периода, когда в муках истории рождалась молодая нация, ибо каждый взятый отдельно сам по себе не составлял ее полной картины...

Сначала у Сармьенто была идея написать биографию Франклина, о чем он упоминал в одной из своих полемик. Очевидно, им руководила просветительская мысль дать добрый пример образцового великого чело­века. Но потом практический ум Сармьенто все переворачивает, и идея биографического жанра сливается с его размышлениями над историей. В 1843 г. в рецензии на спектакль «Кромвель» он обнаруживает уже вполне самостоятельный ход мысли и свою собственную терминологию, когда пишет, что все революции с необходимостью выдвигают «центро­вого человека», являющегося их «общим знаменателем». Биографии таких «центровых людей» он внимательно читает. Наполеон, Кромвель, Вашингтон, уже упоминавшийся Франклин и, конечно, «Параллельные жизнеописания» Плутарха, и, может быть, здесь особую роль сыграл именно Плутарх, который дает ему образец не добродетельной, а амо­ральной биографии...

Сармьенто постепенно подходит к своей главной цели — Росас и со­зданная им система как воплощение аргентинского «способа существова­ния»,—восходя от менее «репрезентативных» героев к «великому» зло­дею. О своей идее