Всего этого Успенский не знал, соответственно и рассказать не мог – но это происходило ровно в те самые дни, и даже в те же часы; минута в минуту.

– Убивают они доходяг, – сказал Додонов.

– Нам бы Ржевск взять. Нам бы до Слуцка дойти, – сказал тогда Дешков.

– Надо Ржев взять. Это точно. И Вязьму надо взять.

– Возьмем, – сказал Дешков.

А через два дня в Ставке было решено не давать передышки немецким войскам, не ждать до весны. У нас точно перемирие объявили, шутил Тимошенко, а ведь, между прочим – никто не объявлял. Пусть 33-я армия генерала Ефремова прорвется к Вязьме, пусть 20-я армия Власова атакует, пусть ржевско-вяземский выступ возьмут с боя. Этот самый выступ не давал покоя Сталину – когда он подходил к карте, всегда указывал генералам: долго еще будем терпеть? Для него, любителя неразрешимых конфликтов, которые потом вспарывались волевым решением, – этот выступ был как наглядное пособие. Так заклинило фронт, что никто не мог двинуться – ни немцы, ни русские. Немецкие (теперь немецкие!) города-крепости стояли неколебимо: Ржев и Вязьму взять не могли. А между ними были вбиты клинья русских контратак – и удерживать сейчас эти отвоеванные у немцев плацдармы было труднее, чем немцам удерживать города. Линия фронта напоминала изрезанную карту норвежского берега – или трехпалую руку, которая тянулась к Москве. Пальцы были совсем рядом, но рука оказалась онемевшей – рука грозила, но двинуться не могла. Требуется отсечь этот ржевско-сычевско-вязьменский выступ, вот именно сейчас, когда морозы под сорок, и на фронте бои затихли, – именно сейчас они и нанесут удар.

Сталин приказал не давать передышки германским войскам, перейти в контрнаступление, на плечах противника войти в Ржев – и двигаться дальше, дальше, пусть Калининский фронт разворачивается на подмогу Западному. Сталин собрал в Ставке военачальников и сказал, что если не ударить сейчас, к весне немцы накопят войска в этом направлении. О том, что русским неплохо бы накопить силы, речи не было. Жуков позже напишет, что он спорил с Верховным: дескать, где солдатам сегодня силы взять? – но Сталин настоял на прорыве. Люди устали, сказал тогда Жуков. Мороз, сказал Жуков, а мороз, Иосиф Виссарионович, – не только людям, это и технике не потянуть. Кавалеристам трудно будет пройти снежный рубеж. И окопной войны в такой мороз не будет: насмерть замерзнешь.

– Не надо нам в окопах сидеть, Георгий Константинович, – сказал Сталин. – У нас совсем другая задача – атаковать надо. Это мое мнение, но хорошо бы и мнение коллег по Ставке выслушать. Рассмотрите ситуацию?

Жуков кивнул своей крепкой головой – он согласен рассмотреть ситуацию.

А ведь из меня Тухачевского делают, незабвенной памяти Михал Николаича, подумал он. Делает он из меня такого же гастролера по гнилым, позиционно проигранным, непопулярным фронтам. Должен иметься такой гастролер со скрипочкой, вот с Тухачевским этот фокус удался. Миша, выдвигайся на Кронштадт, Миша, лети в Тамбов, Миша, бери с наскоку Варшаву. На этом они Тухачевского и сломали – сделали гастрольного скрипача по вызову. На чужих свадьбах играл Михал Николаич, а своей так и не справил.

Жуков вспомнил разговор с Тимошенко, как тот сказал в тридцать восьмом, что Тухачевский поплатился за Тамбов. Высказал это мнение Тимошенко вполголоса, рассуждая сам с собой, но Жуков ему ответил: а ты уверен, что Михаил мечтал в Тамбове выступить? Однако он там отличился, сказал ему Тимошенко. А что, у Михал Николаича выбор был, сказал Жуков – и сам же подумал: а почему же так выходило, что везде посылали Тухачевского?

А сегодня – его, Георгия Константиновича посылают, как в русских сказках: поди туда, не знаю куда. В сказках царь говорит Иванушке: ты, говорит царь, ступай за тридевять земель и принеси мне перо жар-птицы. А Иван-дурак старается. Сказали генералу: лети на выручку, спасай Москву – а ведь дело-то, почитай, проигранное, что ж вы мне раньше не давали себя показать! Однако пошел Иванушка-дурачок, спас столицу; но потом он понадобился в ином месте – и правильно: не на западном направлении надо воевать, не здесь! Здесь он не требуется, здесь себя негде проявить. А вот сталинградский, подготовленный им план, теперь надо отдать Василевскому, пусть маршалу Василевскому достанутся все лавры за красивую операцию – это как, справедливо? А ему, Жукову, – снова на Западный фронт, в леса мочульские, в болота ржевские, руководить атаками на болотах – бессмысленно терять солдат, точно Мише Тухачевскому на Тамбовщине. И скажут ему: «Берегите солдат, берегите пехоту», – как Сталин любит говорить генералам. Ни шагу назад – но берегите пехоту! Остроумная задача для полководца.

Что в болотах выловишь? Допустим, прорвем немецкую оборону, возьмем Вязьму – а в это время Клейст и Паулюс уже будут на Волге, возьмут Сталинград. А там и Кавказ. Это вам не наполеоновские войны: одна символическая победа – и бал в ратуше. Здесь, в болотах, и воевать-то не требуется, если сказать правду. Стоим – и ладно, подкреплений у немцев нет – и хорошо, надо бы еще тут постоять полгода. Само рассосется.

– Линия фронта сместилась, Георгий Константинович.

Жуков опять кивнул, всмотрелся в линию фронта. Спустя десять лет французские военные в Индокитае использовали остроумный термин «совместное владение» – чтобы передать запутанную дислокацию собственных и вьетнамских отрядов. Болота принадлежали сразу всем – и никому в отдельности: и война тлела, как тлеет распря родни в отношении дома, поделенного на восемь долей наследства. Тогда же французы ввели термин «паутина» – насаждение многочисленных укрепленных точек в районе Дьенбьенфу, чтобы оттуда совершать быстрые карательные рейды – и запугивать население. Никакой линии фронта в ржевских болотах не было вовсе, это иллюзия. Линию-то прочертить можно, конечно. Но только линии там нет.

Жуков упер свой тяжелый подбородок в грудь, склонил голову над картой, а сам исподлобья изучал собрание. Маршала Конева им мало на этом направлении – позвали еще и Жукова; пусть теперь на Жукове повиснет нерешенная задача, это Жуков у нас, оказывается, не умеет болота брать. А то популярность большая у Георгия Жукова. Надо скорректировать, верно? Состав Ставки менялся на протяжении войны – до июля народным комиссаром обороны был Степан Константинович Тимошенко, хотя главой, разумеется, всегда оставался Сталин. И Сталин, сегодняшний нарком обороны и Верховный, спросил у Тимошенко мнение, спросил, заранее зная ответ. И маршал, человек с гладким восточным лицом, сказал, что сейчас самое время для атаки. По его данным, сказал маршал, ресурсы фон Бока на исходе, солдат в этом направлении Германия уже не посылает, так что момент выбран правильно. А что касается мороза, то мороз помогает: снег в такой холод образует достаточно твердый покров даже для артиллерии, погода годится для кавалерийского рывка. Соединенными силами Западного и Калининского фронтов – в составе таких-то и таких-то дивизий, таких-то и таких-то армий, есть высокая вероятность прорвать оборону противника, подытожил Тимошенко.

Жуков выслушал мнение, губы не разлепил, посмотрел только внимательно на Тимошенко. Какая артиллерия в болоте? Какая кавалерия, батюшка? Впрочем, даже умница Гудериан худого слова о кавалерии не сказал. В болотах российских на танке-то не проедешь. Вот и конники наши сгодились. На что-нибудь наши конники еще и пригодятся. Полевую кухню, например, можно конной тягой передвигать по болотистой местности. Хороший план, дальновидный. Этак можно долго маневрировать. Только ведь всегда найдется болван, который построит эскадрон на болоте и скомандует «аллюр три креста». И эскадрон сгинет – и толку никакого не будет.