– А сказал, что… – начинает женщина-кошка.

Больше она ничего не успела сказать. Стены палатки будто взлетели вверх, и внутрь ворвались серые люди. Майке они казались серыми, потому что одеты в одинаковые серые комбинезоны. И все трое набросились на женщину-кошку. Двое заламывали ей руки, она пыталась вырваться, но не смогла – слишком неравны силы. Женщина-кошка одна, а тех, кто на нее напал, трое. Ей все-таки удалось вытащить из кармана пистолет. Майка с надеждой смотрела на нее. Вот! Сейчас…

Но чужие грубые руки накрепко вцепились в женщину-кошку, не давая ей поднять оружие, и выпущенная ею пуля вонзилась в пол. А потом третий мужчина вырвал у нее пистолет, схватил за волосы и ударил лицом об стол. Так сильно, что по столу разлетелись брызги крови.

Майка оцепенела от страха. Все произошло настолько быстро – только что, кроме лысого, женщины-кошки и ее самой, в палатке никого не было, и вот уже здесь орудуют ворвавшиеся снаружи люди в серых комбинезонах, – что она даже не успела осознать случившееся. Лишь когда заметила кровь на лице женщины-кошки, до Майки наконец дошло – серые избивают ее названую мать!

– Не трогайте маму! – крикнула она, забыв, что изображала немую, и вообще – обо всем, даже о гигантском черве.

Со сжатыми кулачками Майка набросилась на предводителя серых – именно он ударил маму лицом об стол. Он крупнее остальных, такого же роста, но гораздо шире в плечах, с большой шишковатой головой и мускулистой шеей, такой короткой, что кажется, голова торчит сразу из плеч. Зато у него длинные и сильные руки, и он, отмахнувшись словно от назойливого комара или мухи, опрокинул Майку на пол.

В падении она ударилась затылком о край стола. Это очень больно, гораздо больнее тех жалких толчков, которые она успела отвесить главарю серых. Он их, наверное, даже не почувствовал. Зато у Майки перед глазами вспыхнули искры, не красные или желтые, какие взлетают над пламенем костра, совсем черные. Они застилали глаза, а Майка очень хотела понять и разобраться, что же происходит! И главное ей все же удалось увидеть.

Вот предводитель серых поднял за волосы женщину-кошку и прошептал ей в ухо:

– Ну, здравствуй, красавица. Наверное, уже забыла меня. А я все помню. Каждую родинку, каждый волосок на твоей нежной коже. И каждый рубец на спине.

Он старался говорить с нежностью. Но от этой «нежности» Майку пробирал озноб. А потом кружащие перед глазами черные искры погасли окончательно, и она увидела разбитое лицо своей названой матери. Таких лиц ей еще видеть не приходилось. На нем отразились ужас, изумление и жгучая ненависть.

Стратег проигнорировал стул и уселся прямо на стол. Видимо, решил, что таким образом общение будет более доверительным. Одной ногой он упирался в пол, а другой покачивал в воздухе. Эта его болтающаяся нога раздражала Гончую даже больше его слов.

Стратег был трезв. Во всяком случае, спиртным от него не пахло. А вот Гончая бы с удовольствием надралась. Но выпить ей никто не предлагал. Приходилось терпеть. Терпеть и слушать.

– За кого ты меня принимаешь? Я, наоборот, велел обойтись без лишнего рукоприкладства. Вот если бы ты стала сопротивляться… А ты, кстати, стала: вытащила пистолет, начала стрелять! Так что разбитое лицо – это его личная инициатива.

Пока Стратег говорил все это, его нога успела качнуться двенадцать раз: шесть раз в сторону сидящей напротив Гончей и столько же в противоположную.

Она сидела на табурете, который привинчен к полу, потому что находилась в допросной. Стол предназначался для следователя, только самого следователя нет, да и Стратег расположился не за столом, а на нем, и на допрос это вовсе не похоже. Но ведь не для того, чтобы потравить свои байки, он приказал схватить ее и притащить сюда.

Стратег заметил, куда направлен взгляд его слушательницы, замолчал и перестал болтать ногой. Однако стоило ему снова заговорить, и его нога, обутая в утепленный ботинок довоенной поры, вновь начала раскачиваться туда-сюда.

У Стратега была хорошая обувь, как и все вещи, которые он носил, но Гончую в первую очередь интересовали ботинки. За два десятилетия их кожа должна была высохнуть и растрескаться, но этого не произошло. Стратег следил за своей обувью: чистил, смазывал (сам или нет – не имеет значения) и регулярно менял. А если у него есть возможность менять обувь и переодеваться, значит, разрушенный червем бункер – не единственное его убежище. Где-то в метро имеется другой или другие подобные объекты.

Стратегу было наплевать, о чем она думает. Он торопился высказаться.

– Не так уж сильно тебе и досталось. Нос не сломан, все зубы на месте, да и разбитые губы уже подживают.

Это верно – зубы и все лицевые кости целы. Но не потому, что тот, кто ударил ее лицом об стол, пощадил свою пленницу. Он-то как раз собирался раздробить ей нос. Просто она успела в последний момент повернуть голову, поэтому пострадали только щека и губы.

– Ударив тебя, он, конечно, перестарался, и будет за это наказан. Но его вполне можно понять. Он ведь зол на тебя не меньше, чем ты на него. А может, и больше. Ты ведь оставила его с носом, когда сбежала.

«А он меня – с отбитыми внутренностями, гноящимися ожогами и исполосованной спиной!» Гончая с трудом сдержалась, чтобы не выкрикнуть это вслух. Наверняка именно этого Стратег и добивался. Он специально тянул паузу, чтобы дать ей возможность ответить, а когда реакции не последовало, продолжил:

– Другой вопрос, почему я скрыл от тебя, что он жив. Только не говори мне, что тебя это не интересует.

Гончей это было действительно не интересно. Как только она поняла, что мучивший ее палач работает на Стратега, ей сразу стало все ясно. Но она терпеливо выслушала ложь, которую он озвучил.

– Я сделал это ради тебя. Да-да, ради тебя! Как бы странно это ни звучало. Вот что произошло, если бы ты узнала правду? Ты бы полезла на Лубянку, чтобы прикончить своего мучителя. Это и прежде было форменным самоубийством, а после того, как на тебя объявили охоту по всей Красной Линии, тем более. Никому бы ты не отомстила, а сама попалась. Если бы тебя не застрелили при аресте, то снова отдали тому же следователю. И на этот раз он бы не позволил тебе сбежать. Мне такая перспектива совсем не понравилась, поэтому я и солгал тебе насчет его смерти.

– Пожалел? – Гончая все-таки заговорила. Сколько уже можно молчать?

Стратег этого не оценил или сделал вид, что не заметил.

– Да, пожалел. Хотя ты мне и не веришь.

«Не меня ты пожалел, а хорошую ищейку, приносящую тебе лакомые куски. И еще прикормленного зверя, загрызающего по твоей указке неугодных людей».

– Ладно, хватит воспоминаний. Чего тебе от меня на этот раз надо?

В первую очередь Стратег охотился за Майкой, но сбежавшая от хозяина Гончая ему зачем-то тоже понадобилась. Иначе палач выпотрошил бы ее в палатке Очко прямо на игровом столе.