Она улыбнулась.

– Вам наверняка есть, что сказать об этом.

На подготовку уголовных дел против Хэнка Ниба и Киары Фаллоуз должны были уйти месяцы, а то и больше. На шестьдесят седьмой день после ареста Ниб вторично стал жертвой насилия и был переведен «по неизвестному месту назначения», которое, как я хорошо знал, было федеральной тюрьмой в Нью-Мексико. Надзирательницы из женского крыла тюрьмы говорили, что Киара Фаллоуз стала своего рода «пчелиной маткой» на своем этаже тюрьмы, и ее тоже готовили к переводу.

Тогда адвокат Фаллоуз позвонил Джону Нгуену. Его клиентка выразила готовность сделать чистосердечное признание, если окружной прокурор пойдет ей навстречу. «Раскаяние», как можно было предположить заранее, было организовано по чисто эгоистическому сценарию: дядя Хэнк и тетя Вилла убили Конни Сайкс при минимальном участии со стороны Киары. Да, она сопровождала Виллу во время похищения Ри и Рамблы, но нет, она и понятия не имела о том, что происходит, потому что тетя Вилла сказала, что «надо уладить одно судебное дело».

Последовавший за этим подробный анализ форменных ботинок Виллы Ниб позволил обнаружить на них мельчайшие частички крови Конни, которые полностью совпадали с частичками крови из того маленького пятнышка, которое убийца оставила на ковре в квартире Ри. Два ножа, обнаруженные в прикроватной тумбочке Хэнка Ниба, вполне могли быть орудием убийства, но доказать это было невозможно.

Нгуен сказал адвокату, что должен взвесить все «за» и «против». Майло и мне он заявил, что шансы Киары получить минимальный тюремный срок «значительно ниже, чем арктическая температура в аду».

Майрон Баллистер не терял время даром и готовил гражданский иск, имеющий целью поглубже запустить руку в федеральный карман. Я как раз возвращался с третьей дачи показаний, которая имела место в юридической конторе в центре города, где обосновалась некая адвокатская фирма из «высшего дивизиона» – раньше их еще называли фирмами «белого ботинка», – которая защищала округ, когда встретил судью Марвина Эпплбаума: он выходил из того же здания, ведя под руку красивую брюнетку одного с ним возраста.

Меня он заметил, только когда я помахал ему рукой.

– Это моя жена Джин, Алекс. Дорогая, доктор Алекс Делавэр, один из наших консультантов в суде.

Холодными кончиками пальцев Джин коснулась моей ладони.

Марв продолжал:

– Дорогая, я тут кое-что вспомнил, ты не против?

– Подумаешь, новость, – ухмыльнувшись, сказала она и вышла из здания.

Когда вертящаяся дверь затихла за ней, Эпплбаум продолжал:

– У наших юристов по недвижимости здесь офисы, а мы пытаемся оценить степень благодарности нашего гения, если сделаем все как следует. – Он посерьезнел. – Эта женщина, Сайкс, с ней какие-то неприятности, да? Просто поверить не могу, что Вилла виновна. Столько лет работать с человеком…

– Она мастерски притворялась, – сказал я.

– Просто вылитая мамаша из ситкома, знаешь, таких еще показывали в пятидесятых. Приносила домашнее печенье. Я был уверен, что у нее дома целый выводок своих детишек. А она, оказывается, была бездетной. Да еще и сумасшедшей. Что, прямо как та чокнутая дамочка, которая разрезала другой женщине живот, чтобы забрать у нее младенца?

– Где-то близко.

– Нэнси Маэстро напугана до чертиков. Но она всегда слишком бурно реагирует… Ну да ладно, бог с ними, я рад тебя видеть.

– Насчет Сингапура… – сказал я.

– Что такое?.. А, ты об этом… Прости, я тебе не сказал: дело отозвано, они помирились. По крайней мере, пока.

– Вот и хорошо, Марвин, а то на ближайшее время я по рукам и ногам связан делом Сайкс, так что все равно хотел у тебя отпроситься.

Его взгляд вернулся к вращающейся двери. За ней курила сигарету Джинни Эпплбаум.

– Ну, значит, все довольны. Чао.

Через три месяца после освобождения Ри и Рамблы Сайкс мне позвонила детектив Милли Ривера и попросила о встрече. Вспомнив, что у нее маленький ребенок – Хорхе, – я решил, что она хочет проконсультироваться у меня по вопросам развития младенцев.

– Конечно. Когда вам удобно?

– Вообще-то, – сказала она, понижая голос, – я сейчас у ваших ворот.

* * *

Она вошла, одетая по-рабочему: коричневый брючный костюм, волосы гладко зачесаны и заколоты, в расстегнутый пиджак под мышкой виднеется кобура с пистолетом.

У меня в кабинете Милли сказала:

– Приятное место. Хотя, что уж тут, комплиментами дела не исправишь. Эфрен Касагранде мертв. Убит. Я не хотела, чтобы вы узнали об этом случайно и решили, будто я не уважаю вашу ситуацию. Потому что я как раз вас уважаю. И не только за то, что вы сделали для той женщины. Вообще за то, как вы вели себя во всей этой истории с Касагранде, хотя за это же самое я вам житья не давала. Я не имела права так поступать, ведь он был вашим пациентом.

Я думал: «Что, черт возьми, случилось?» Но мой язык отказывался поворачиваться, чтобы задать этот же вопрос вслух.

Ривера продолжала:

– И вот его нет, а я чувствую себя злобной сукой. Хотя все, что я о нем говорила тогда, чистая правда; я знаю, он вам нравился, док, но поверьте, он сделал много ужасных вещей.

– Я знаю.

– Он вам рассказывал?

– Нет, – сказал я. – Я сам догадался.

– Да. Наверное, вам это было несложно. В общем, я зашла попросить у вас прощения за то, что было. Работа у меня такая – все время от победы к поражению и наоборот, вам такое знакомо?

Я кивнул.

– Я хотела сказать, что у меня совсем не то, что у вас, док. Вы ведь работаете с нормальными людьми, помогаете им стать лучше. А я – если уж берешься за ловлю крыс, не миновать лазить по помойкам. Люди от этого меняются. Не то чтобы я называла Эффо крысой. По правде говоря, он был по-своему честен. Для бандита. К тому же умен: доведись ему родиться в другой семье, кто знает, что бы из него вышло…

– Согласен.

– А я это не о каждом из них скажу, док. В большинстве своем они обычные отморозки. И трусы. Банда им необходима, потому что в одиночку они просто не справляются с жизнью. Как Рамон Гусман.

– Это он убил Эфрена?

– Так говорят, – сказала Ривера. – Хотя доказать это я не могу. Да и сделать что-нибудь тоже, потому что его нет в живых. Через час пятьдесят минут после смерти Эфрена кто-то сбил его насмерть у самого его дома. Наверняка свели счеты.

– А что случилось с Эфреном?

– Он был в ночном клубе на авеню Сезар Чавес – мои предки называют ее Бруклин-авеню с тех самых пор, как они жили там с евреями; сказать вам правду, они до сих пор вспоминают тамошние бублики. Нет, они, конечно, не водили с евреями компанию, просто евреи ни в кого не стреляли, и гастрономия там была… ну, да ладно.