В восемь сорок пять Майло сделал звонок, и в конце Хайнс-стрит, на другой стороне от бежевого дома, появилась Милли Ривера: волосы собраны в хвост, на ногах зеленые легинсы, сверху свободная белая блузка, удачно скрывавшая ее «Глок», перед собой она толкала коляску.

В коляске, надежно пристегнутый ремешками для комфорта, ехал пятимесячный сынок самой Милли, Хорхе. С фото, которое она показала нам вчера вечером, когда мы планировали операцию, смотрел темноглазый улыбчивый малыш, с цепким взглядом и пухлыми щечками цвета мокко. Муж Риверы, полицейский из поджогового отдела в Ван-Найсе, также имел должность майора Национальной гвардии и в данный момент, когда их совместная с Милли жизнь дала трещину, служил в военной полиции в Афганистане.

Когда Милли дежурила, с малышом обычно сидела ее мать.

– Она сама от этого в восторге, да и Хорхе нравится, но я все равно чувствую себя ужасно виноватой, вот и взяла пару неоплачиваемых дней.

– Спасибо, что пошла нам навстречу, малышка, – произнес Майло, – я в долгу не останусь.

– Эй, – сказала Ривера, – провести время с моим ангелочком, да еще получить за это чек? Нет уж, мне по вкусу многозадачность.

* * *

Прогулка-наблюдение Милли по Хайнс-стрит продолжалась минут пятнадцать, когда до нас через микрофон донеслось недовольное хныканье Хорхе. Милли поставила коляску на тормоз, отстегнула ремешки, сняла голубое одеялко и взяла малыша на руки. Обнимая и целуя его, она одновременно говорила в крохотный микрофон-клипсу, закрепленный на внутреннем шве ее объемистой блузки.

– Ах ты, мой маленький михо…[51] Какой хороший мальчик. – Тихий смех. – Лучшее задание в моей жизни, лейтенант.

* * *

Девять сорок пять, в бежевом доме по-прежнему никаких признаков жизни. Ривера прошла уже половину улицы рабочего района Ван-Найса, остановилась, чтобы дать Хорхе бутылочку. («Знаешь, лейтенант, вообще-то я предпочла бы покормить его старым добрым способом, но в этой блузке это будет натуральный стриптиз, и «Глок» увидят».)

– Для таких, как ты, есть особая метафора, – сказал Майло.

Она снова засмеялась.

– Супербаба на работе. Когда мне поворачивать?

– Пройди еще пару кварталов вперед и возвращайся.

– Поняла… у-упс, чем это у нас тут пахнет? Ой, Хорхе, похоже, ты у нас сходил по-большому… ясно, лейтенант, сейчас, только найду укромное местечко… все хорошо, тише, тише, михо, – лейтенант, тут впереди небольшой парк. Джанков не видно, так что я присяду тут на лавочку, справлюсь по-быстрому с газовой атакой.

– Не спеши, тут пока тихо, – сказал Майло и зевнул.

Девяносто секунд спустя входная дверь бежевого дома отворилась, и Киара Фаллоуз в синих джинсах и черной блузке, с прической «конский хвост», вышла на улицу.

Живьем она оказалась куда лучше, чем позволяли предположить ее фото. По-настоящему красивая молодая женщина, помахивая сумочкой, упругим шагом приближалась к автомобилю; ее покрытые блестящей помадой губы слегка кривились в усмешке.

Она была одна.

Мы проследили за ней, пока Киара садилась в «Ниссан». На полной скорости она дала задний ход и выскочила на улицу, совершенно не интересуясь, кто там еще и с какой стороны едет. И понеслась на запад, стремительно приближаясь к знаку полной остановки, который так уважал Хэнк Ниб.

Но только не она.

Мо Рид, дежуривший на 101-м шоссе у въезда на эстакаду, доложил:

– Только что проехала на восток, как и те двое, возможно, тоже в суд.

– Езжай за ней, Мозес, – сказал Майло. – И держи меня в курсе.

Десять минут спустя Рид снова перезвонил.

– Съехала с трассы у поворота на Бербэнк, там, где у Гриффита конюшни с верховыми лошадьми, кажется… ага, точно, заезжает туда… платит.

– Девушки и лошадки, – сказал Майло. – Нет настроения поиграть в ковбоя?

– Пробовал в прошлом году с Лиз, потом неделю все болело, а ноги, думал, так и останутся колесом. Может, я лучше со стороны посмотрю, а, лейтенант? Тут есть хороший уголок.

– Годится. – Напевая «Дом на границе»[52], Майло набрал номер Риверы.

– Погоди секунду, – ответила та, – у меня руки заняты… ну, не вертись же, михо… извини, лейтенант, просто он оказался такой продуктивный… сейчас я закончу… лежи тихо… извини. Так что, пора назад?

– Не волнуйся, птичка улетела.

– Ты шутишь… тсс, михо… лейтенант, у меня тут небольшая проблема… я правильно тебя поняла, я не нужна больше?

Майло все объяснил.

– Может, мне все-таки пройтись еще разок, – спросила Ривера, – вдруг она вернется и мы увидим ребенка, хотя бы мельком? Если так, то я подойду к ней, заговорю – с Хорхе это просто, он отличный малыш, все начинают улыбаться, едва его увидят.

– Она уехала кататься на лошадях, Милли.

– А-а… Даже не помню, когда я в последний раз это делала… А, вспомнила. Никогда. Так что, конец?

– Спасибо тебе, малышка. На мой взгляд, ты отпахала двойную смену.

– Да брось, лейтенант, не надо.

– Надо, надо, – ответил он. – Отсчет идет со вчерашнего вечера, когда у нас была встреча. И не пытайся меня убедить, будто вчера ночью ты ничего не планировала, вместо того чтобы спать сном красоты. Так что я плачу тебе за переработку.

– Ха… ну, ладно, спасибо. Может, я могу еще что-нибудь сделать из дома – по Интернету что-нибудь посмотреть?

– Не надо, Милли.

– То есть я могу просто уходить?

– Вместе с малым. Отдыхайте.

– Ну, вот, столько разговоров, и никакой стрельбы, – сказала она с сожалением. – Э-эх, михо, михо!.. Что, опять?! – Майло, потянувшись было за очередным пончиком, передумал.

Я пил в фургоне холодный кофе, когда Майло, долго, напоказ повозившись с коробкой с пончиками, наконец закрыл ее и забросил в дальний конец: с глаз долой.

– Терапия когнитивного поведения. – Учитывая ситуацию, голос его звучал почти беззаботно. Но беззаботность как рукой сняло, когда лейтенант снова уставился на бежевый дом.

– На мой взгляд, – заговорил он, – возможностей тут всего две, и обе плохие. Первая: никакого ребенка в этом доме нет и не было, а это значит, что я возвращаюсь к тому же, с чего начал. И вторая: ребенок тут был, но поскольку сейчас о нем никто не заботится, то можно предположить, что он уже не нуждается в заботе.

– Как тебе третий вариант? – спросил я. – Рамбла жива-здорова, просто Киара бросила ее одну, потому что она легкомысленная дура и из-за своей социопатии не в состоянии представить, к каким долговременным последствиям могут привести ее поступки.