Прапорщик тоже подобрался, подтянул к себе короткие, с сильными лошадиными мышцами ноги, с неожиданным, словно бы только что проснувшимся интересом глянул на паренька в сержантской форме. «Пескарь. Рыба! Одним пальцем задавить можно, ногтем!» – прочитал Витков в его взгляде. Прапорщик зевнул, звучно хлопнул рукой по рту и покосился в оконце:

– Ну что, парень, узнаешь окрестности?

«Внимание! – еще раз предупредил себя Витков. – Уже скоро!»

– Не очень, – произнес он смущенно. Развел руки в стороны, словно бы говоря: «Разве за столичными темпами поспеешь?»

– А ты что, не московский? – лениво поинтересовался прапорщик.

– Перед самой армией переехал в Москву, раньше с теткой в Туле жил, помогал ей, потом вернулся к матери, – охотно пояснил Витков.

– А прописка?

– Прописка у меня московская, она и раньше была, все сохранялось, а жил у тетки.

– Где тетка теперь?

– Умерла.

– Это хорошо, – сделал неожиданный вывод прапорщик и вновь звучно зевнул: состояние сонливости, внешней вялости, растекшести было у него приметами предельной собранности – за вялостью скрывалась хорошо накачанная безжалостная машина.

– Чего ж хорошего-то? – произнес Витков и умолк: не будет же он спорить со старшим по званию, тоже зевнул, всем своим видом показывая: дорога укачивает, спать хочется.

– Погода, – сказал прапорщик, вторично глянул в оконце, оттянув одним оттопыренным пальцем шторку.

Погода-то как раз располагала к обратному: солнце, чистая небесная глубь, яркие лесные полянки, деревянные грибы – приют для пешехода, угодившего в дождь, и птицы, птицы, птицы.

– Погода, – согласился Витков.

– Тебя как зовут-то? – спросил прапорщик.

– Колюн! Коля.

– Глянь-ка, Колюн, в окошко, – не то попросил, не то приказал прапорщик.

«Оп-ля! – напрягся Витков, разворачиваясь так, чтобы прапорщику было удобнее бить его. – Вот и все!»

– Ты посмотри, Колюн, какая на улице канделяшка, – заторопился прапорщик, засовывая руку в карман. «Пистолет? – мелькнуло у Виткова в голове. – Нет, не пистолет. Кастет». – Цыгане на повозках, – частил прапорщик, – надо же. Редкая штука – обычно таборы в Москву не пускают.

Никаких цыган не было ни на дороге, ни на обочине. Прапорщик увидел совсем близко от себя незащищенный висок сержанта, маленький светлый глаз, опушенный короткими жесткими ресницами, стремительно выдернул из кармана кастет и ударил им паренька.

– Вот так-то, Колюн, – кхекнул он удовлетворенно, вкладывая в удар всю силу, подгоняя самого себя под кхеканье, как под боевой клич.

Он не понял, что произошло – рука его неожиданно зависла у самого виска сержанта, сделалась вялой, прапорщика ослепила вспышка огня и почудилось, что сзади, на асфальте шоссе грохнул взрыв. Голова прапорщика надломилась, словно ее не могла удержать могучая мускулистая шея. Витков подправил голову сверхсрочника снизу кулаком, заваливая тело назад и хрипящий, лишенный дыхания прапорщик покорно завалился назад, на кабину.

Если в оконце кабины глянет майор или водитель поинтересуется, как там груз и пассажиры, то оба они увидят мирно почивающего прапорщика – укатала бычка дорога!

«На сорок минут точно вырублен! – определил Витков, потирая ушибленную о прапорщика руку, сжался, нырнул вниз, чтобы его не было видно. – Может, скрутить ему руки, не то очнется раньше положенного, начнет куролесить, а? Нет, пожалуй, не надо!»

Гудели колеса «рафика», совсем рядом с дном машины с шумом проносился асфальт – казалось, что где-то недалеко плещется вода, убаюкивает, возвращает Виткова в детство, и он, отключаясь от дня нынешнего, уже ощущал себя ребенком, чувствовал свое слабое худое тело, зависимость от дворового пацанья – доставалось ему часто и крепко – и то, что он был таким слабым, битым, обиженным и заставило его выбрать профессию, которой он сейчас служил. В его профессии рот лишний раз не раскроешь, а раскроешь – рот сразу будет полон мух, так с мухами и снесут на кладбище.

«Кто ж ты есть такой? – думал Витков, глядя снизу на прапорщика, не ощущая в себе ни брезгливости, ни ненависти – только усталое спокойствие и внутреннюю тишину. – Кто тебя родил, кто тебя выкормил? – Витков вздохнул, он действительно не понимал, как прапорщик мог стать таким – и верил, что человек в этом мире может прожить, не сделав ни одного нарушения, ни разу не переступив букву закона. – И как ты, гад, попал в армию? А, макаронник?» – спросил он напоследок невесть кого. Крепко сжал губы и словно бы замок на рот повесил.

Рукою провел по запаянному срезу гроба, сколупнул мелкую застружину, понюхал пальцы. Что было в гробу – не определить.

«Рафик» резко сбавил ход, прижался к обочине и остановился на маленькой асфальтовой площадке – официально разрешенном гаишниками съезде. Майор выпрыгнул из кабины, на ходу дернул одной ногой, потом другой – опытный, видать, физкультурник, – пошел открывать кузов.

Пели птицы. Одуряюще громко, заглушая гуд трассы.

– Ну как ты там, Оноприенко? – спросил майор. – Не спишь? – Засмеялся, довольный собой – по дороге ткнул носком ботинка по скату, промурлыкал что-то и открыл дверь.

В грудь ему уперся пистолет. Лицо майора потяжелело, ушло вниз, он и сам сделался ниже ростом.

– Тихо, майор! – сказал Витков. – Никакого шума… Ясно?

– Ясно! – сглотнул слюну майор, побледнел. – Мне что, поднять руки?

– Не надо! – сказал Витков. – Оружие есть?

– Есть, – майор показал глазами на карман брюк, – сзади!

Заскрежетали тормоза двух машин, белая «Волга» объехала «рафик», блокировала дорогу спереди, вторая «Волга» почти вплотную приткнулась сзади. На ходу из первой «Волги» выпрыгнул военный в рубашке с капитанскими погонами, рванул на себя дверь шоферской кабины и вывалил из нее водителя – тот почти бескостно упал на капитана, шарахнулся от пистолета и поднял руки.

– Не надо, – сказал ему капитан, – опусти руки, пузырь! Здесь не театр.

Майора и водителя затолкали в кузов «рафика», к прапорщику, у ног которого валялся кастет – Витков не стал подбирать его, – с ними сели Витков и капитан, за руль быстро нырнул еще один военный – чернявый старший лейтенант с афганскими усиками и три машины двинулись в Москву – впереди «Волга», в центре «рафик», сзади, в замке, – еще одна «Волга».

Когда вскрыли гроб, в нем оказались пакеты с белым порошком – плотно уложенные, один пакет впритык к другому, утрамбованные, прикрытые толстой скрипучей пленкой, чтобы, не дай Бог, в гроб не попала вода.

– Тю-тю-тю, какое богатство! – присвистнул полковник Кириллов, взял в руки один пакет. Оглядел своих сотрудников. – А где же покойник?

Покойника не то чтобы не было, его и быть не должно в плотном цинковом гробу – то, что осталось от Барабанова, было сброшено под Кабулом в старый кяриз, превращенный в свалку. Вместе с раздробленным черепом. Только с челюсти сдернули пассатижами яркую желтую коронку – тот, кто этим занимался, думал, что коронка золотая, а она оказалась обычной металлической – из рядовой нержавейки, с «напылением»: сверху на коронку был нанесен прочный золотистый порошок, затем коронка была помешена в маленькую плавильную печь,