Человек, содравший коронку с челюсти убитого, досадливо сплюнул, смял ее пассатижами и швырнул в глубокую придорожную канаву. Та, ярко блеснув, навсегда утонула в рыжей пыли – будто нырнула в реку: была железка – и нет ее.

Вместо Дадыкина командиром роты назначили старшего лейтенанта Абдулова – строевых командиров не хватало. Офицеры, имеющие связи, знакомства и прочее (хотя что можно подвести под определение «прочее»? Все те же связи, знакомства и еще, наверное, один из видов благодарности, преследуемый законом), старались попасть в другие места и, судя по свободным вакансиям в воюющей армии, преуспевали в этом. Поэтому политработник Абдулов, ставший строевиком, принял изменение в своей судьбе как обычное.

Было затишье. Даже разведка не могла понять, почему так тихо, словно бы в Афганистане вообще нет войны – душманы прекратили блокировать дороги, извечную их тягу в Кабул словно бы ножницами обстригло, тропы, по которым тянулись караваны с оружием, сделались чисты и пусты, в ущельях, оккупированных полевыми группировками моджахедов, также было тихо.

Рота отдыхала, приводила себя в порядок – каждый день работала баня, в лавке можно было купить печенье, сгущенку, нитки, пуговицы, белую ткань для подворотничков – бязь, из которой шьют матрасы, участники художественной самодеятельности насиловали гитару и аккордеон, певцы, чтобы голос был помоднее, похрипучее, курили до одури – таких артистов можно было узнать по густому сигаретному духу, от иного пахло, как от большой табачной плантации, ротные литераторы брали заказы на письма – иной талант мог сочинить иному неумехе такое письмо – за умеренную плату, естественно, – что девчонка этого неумехи с ревом начинала осаждать военкомат с требованием немедленно отправить ее в Афганистан.

Новый ротный собрался в Кабул – подвернулись попутные вертолеты: из Кабула пришла пара, привезла несколько говяжьих туш и капусту в вилках, картошку рота ела консервированную, из банок, запас картошки еще был, но небольшой, суток на двое. Зная, что ни роту, ни батальон без картошки не оставят – через день-два в часть снова придут продуктовые вертолеты, новый ротный решил слетать в Кабул.

Кинул в пропахшее кровью вертолетное нутро тощий сидор с тремя запасными рожками, полотенцем и «шанцевым инструментом», подхватил автомат и лихо, на ковбойский лад вспрыгнул в трюм. Борттехник, стоявший у двери, чтобы задраить ее, похвалил:

– Не хуже козла сигаешь! – с грохотом задвинул дверь, и в тот же миг земля косо ушла вниз, растворилась в горячей дымке. По курсу находился Кабул. Хотя лететь до него да лететь, в пути тысячу раз можно было попасть под ракету.

Подумав об этом, Абдулов пожалел, что не взял с собой гранат. Запас карман не трет – полдесятка гранат в видавшем виды сидоре не помешали бы.

Полет проходил без приключений – с земли не раздавалось ни единого выстрела, и это еще раз удивило Абдулова, привыкшего к стрельбе, уже всерьез считавшего, что стрельба – это естественное состояние земли, жизни, людей, он недоуменно поглядывал в иллюминатор и гладил ложе укороченного десантного автомата. Никто по ним с земли не стрелял.

Тишина была для Абдулова хуже стрельбы – ничего доброго в ней нет. Он огорченно откинулся назад, спиной, лопатками уперся в жесткие прохладные ребра – вертолет был для прочности специально укреплен, подумал о том, что тишь – к большой войне. И тогда польется рабоче-крестьянская кровушка рекой, Абдулов поиграл желваками, на скулах у него проступили светлые пятна – ничего изменить в этом мире новый ротный не мог. И старый ротный не мог, хотя война для него кончилась.

Он вспомнил, что Дадыкин рассказывал, как зашел в штаб к подполковнику… фамилии его Абдулов не помнил, на фамилии у него память вообще была дырявой, он записывал их в блокнотик, ругал себя, когда забывал, злился, – но внешность его помнил хорошо: седой, высокий, похожий на Чарли Чаплина, но в отличие от Чаплина очень серьезный, – и поинтересовался у подполковника, куда делись мешки с белым порошком? Подполковник повел себя по меньшей мере странно, смятым подрагивающим голосом он объяснил Дадыкину… в общем, ничего он не объяснил! Дадыкин заподозрил неладное, но разобраться не успел – пришел приказ о переводе на новое место. «Надо бы зайти к этому подполковнику, – подумал Абдулов, заранее наполняясь неприязнью к нему: уж не подгреб ли товарищ воинскую добычу под себя? – зайти да выяснить: а вдруг? «Если друг оказался вдруг…» И такое бывает».

«Обязательно зайду. Как фамилия этого подполковника?» Абдулов с треском раздернул карман, достал небольшую книжицу в смятой обложке. Полистал.

– Та-ак… та-ак, – Абдулов долго не мог найти нужную страницу, подумал, а не стер ли кто фамилию подполковника? Но кто? Абдулов выругался: – Что за чертовщина! Та-ак! – снова перелистал странички записной книжки. Фамилии не было. Абдулов начал злиться – не может быть, чтобы он не записал! Или все-таки кто-то стер?

Колдовство какое-то! Маленькие глаза его жестко сжались, посветлели: с этим подполковником не соскучишься. Может, он действительно колдун? Нечистая сила?

В следующую минуту Абдулов нашел запись с фамилией «Скляренко», лицо его сделалось растерянным – ей-богу какая-то чертовщина: запись сделана совсем не в том месте, где он ее оставлял, не его рукой и не его ручкой! Такого быть не может! Но как же не может?

Подполковник Скляренко скучал без дела – ему было велено лечь на дно, затихнуть, свернуться ежиком и выставить колючки, на основной его работе заданий никаких не было, и подполковник разгадывал кроссворды.

– Река из пяти букв в европейской части СССР? Волга! По горизонтали – город в Средней Азии из девяти букв? Самарканд! Следом еще по горизонтали – Маршал Советского Союза, Герой Великой Отечественной войны? Пять букв. Жуков! – Скляренко нравилась эта работа, нравилось угадывать. Угадывал он безошибочно – кроссворд был для детей.

Когда у лейтенанта Драгунцева спросили, чем занимается его шеф, он небрежно ответил:

– Рисует нолики на бумаге. До обеда в одну сторону, слева направо, после обеда в другую.

– Хорошая работа! – дружно заявили сослуживцы.

Оторвавшись от кроссворда, Скляренко обнаружил стоящего в дверном проеме старшего лейтенанта с темным печеным лицом и бледными, будто бы специально осветленными, скулами, в выгоревшей до белизны форме. Был старший лейтенант кривоног, длиннорук, цепок, вооружен – из-за плеча у него выгладывал ствол автомата, был виден также край солдатского вещмешка с просевшим под тяжестью дном. Лицом старший лейтенант напоминал кого-то очень знакомого. «Все они здесь на одно лицо и одинаково кривоноги, – неприязненно подумал подполковник, – все неопределенного возраста и одинаково злы, хамоваты и опасны. И в сидоре у него не консервные банки, а автоматные рожки», – определил Скляренко, улыбнулся Абдулову скупо, располагающе, будто старому знакомому:

– Мы с вами где-то знакомились?

– Так точно! – ответил Абдулов.

– Напомните,