– Да пропади все пропадом.

И тут удача одарила обреченного бойца неверной, как у блудницы, улыбкой. Тихо застонав, станичник выронил булат, приложил ладонь к кровоточащей ране на виске, затем качнулся, но не упал, а опустился на одно колено.

«Вот те раз, чтой-то с ним? – изумился Одоевский, разом позабыв про все обиды да печали. – Все же есть на небе бог, не дал сгинуть мне, честному воину, от воровской руки».

Однако господь был здесь, пожалуй, ни при чем. Как ни бодрился – Княжич, но полученные раны дали знать о себе. Ванька впал в какой-то полуобморок, под стать тому, что приключился с ним в родимом доме по возвращении с польской войны. Глаза заволокло кроваво-красным туманом, выкрики столпившихся вокруг терема опричников раздавались как будто бы откуда-то из-под земли, а голову ломило так, что казалось, еще чуть-чуть и она просто разорвется на мелкие кусочки.

Видя полную беспомощность врага, князь Никита смело подошел к нему. «Ну, дела, и как же быть теперь? Здесь прикончить молодца иль к государю на правеж доставить? Наверно, лучше сразу порешить, а то очухается и заставит нас Иван Васильевич снова биться. Он такой, с него станется, – призадумался горе-победитель. – А так и мне спокойнее и его от лишних мук избавлю. Все одно конец пришел казачку. Воровство наш повелитель может простить, но бунт да ослушание – ни за что и никогда. А этот злыдень вон как заявил, мол, царь еще не бог и нам, гулящим людям, не указ», – размышлял он, стоя над Иваном, в порыве радости не замечая зажатый в израненной руке станичника кинжал, что означало – бой еще не кончен.

30

Думать надо перед боем, можно после, если ты в нем уцелел, но предаваться размышлениям в пылу сражения никак нельзя. Минутной передышки Княжичу хватило, чтоб прийти в себя. Как только главный государев охранник взметнул клинок, намереваясь срубить казачью голову – он решил швырнуть ее к ногам царя, надеясь этим заслужить прощение, – Ванька прыгнул, да так, что рысь лесная позавидовала бы, и саданул кинжалом Одоевского в подбрюшье. Тот было ухватил Ивана за плечо, пытаясь устоять, однако тщетно. Обмякнув, как разорванный мешок с мукой, князь Никита завалился на спину. Прежде чем закрыть глаза, он хрипло, но почти с восторгом вымолвил:

– Горазд ты, парень, воевать, не зря Шуйский тебя расхваливал, – видать, в последнюю минуту жизни боец взял верх в его душе над холуем-охранником.

Повинуясь давней воинской привычке, Княжич вытер клинки о шаровары и лишь кинув саблю в ножны, а кинжал за голенище, поглядел по сторонам.

За частоколом цепью стояли конные, человек с полста. У ворот больших и малых тоже были заслоны, бойцов по двадцать-тридцать в каждом. «Крепко обложили, ничего не скажешь, только зря стараются, никто бежать не собирается, потому как некому бежать», – с горечью подумал Ванька. В том, что Добрый с Никитой убиты, он уже не сомневался, а сам хотел только одного – взглянуть на Елену. Вдруг она еще жива. Иван шагнул к краю крыши, чтоб спрыгнуть вниз, но тут раздался на редкость властный голос:

– Эй ты, а ну поди сюда.

Княжич оглянулся и увидел чудного старика. Одет был старец, как священник, однако Ванька сразу догадался, что это не святой отец. Не может быть столь грозный лик у православного попа, от такого все прихожане разбегутся.

– Иди-иди, пока добром прошу, и не вздумай артачиться, – для пущей важности странный незнакомец погрозил своим монашьим посохом, конец которого был увенчан, как копье, острым железным наконечником, затем глянул на толпившихся вокруг него кромешников и бросил клич:

– Тот, кто совладает с этим молодцем, нынче же займет Никиты место.

– Ах ты, пень трухлявый, ишь чего удумал, чтобы я твоей потехи ради дрался, – возмутился атаман. – Любишь посмотреть, как люди умирают? Добро, сейчас глянем, как ты запоешь, когда сам в лицо костлявой глянешь.

Недолго думая, Княжич поднял лук, за ним колчан, вынул из него последнюю стрелу и начал целиться в одетого монахом злыдня.

Всякое случалось видеть удалому казаку, нанося врагам удары: и яростную ненависть, и смертную тоску, но подобное он увидал впервые. Поначалу на лице чудного старика отразилось искреннее изумление, мол, как же так, в меня и вдруг стреляют. Потом его сменил не то что страх, а дикий ужас. Весь затрясшись, он бросил посох, припал к коню и закрыл голову руками.

– То-то же, паскуда, – злобно усмехнулся Ванька. – Впредь не станешь стравливать людей, как зверей, – и тут стоявший справа воин закрыл собою старика. Иван уже уразумел, что тот главный средь погромщиков, но что это государь всея Руси, у него и в мыслях не было.

Лик решившего пожертвовать собой телохранителя показался – Княжичу знакомым. Причем воспоминания, связанные с ним, не вызывали ненависти, скорей наоборот.

Тем временем другой охранник ухватился за пищаль. Следуя суровому закону боя: первым бей того, кто более опасен, Ванька выбрал именно его. Свист стрелы и грохот выстрела слились воедино. То ли в спешке, то ли от великого волнения Воротынский промахнулся. Тонко взвизгнув над кучерявой казачьей головой, пуля канула в небесной синеве. Зато Иванова стрела-игла попала точно в цель. Едва не сбив скуфью с обомлевшего от страха государя, она вонзилась в грудь Воротынскому. Михайло вскрикнул, привстал на стременах и повалился с седла. На подворье наступила гробовая тишина. Галдевшие опричники умолкли, разинув рты, они уставились на Княжича. Да как же он посмел в помазанника божьего целить, наверняка, такого святотатца господь сейчас небесным громом пришибет. Но гром не грянул, вместо грома зазвучал звериный рев Ивана Васильевича:

– Что стоите, олухи, хватайте супостата. Живьем христопродавца мне доставьте, я сам его убью.

Несмотря на свою трусость, грозный царь умел переносить удары судьбы-злодейки. Открыв глаза и увидев на снегу пронзенного стрелою Воротынского, он сразу понял, что опасность миновала, и тут же вновь обрел утраченное было величие.

Ванька, в свой черед, жутко разозлился на его слова. «Ах ты, сволочь, нашел христопродавца. На себя, черт козломордый, посмотри, от тебя, наверняка, не то что люди, кони шарахаются. Ишь, чего удумал, Ваньку Княжича живьем схватить. Да не бывать вовек такому», – подумал он, впадая в привычную расчетливую волчью ярость.

Как только большинство царевых стражников бросились в терем ловить ослушника, им почему-то даже в голову не пришло, что станичник может запросто с крыши сигануть. Княжич сунул пальцы в рот и издал заливистый разбойный свист. Лебедь сразу же откликнулся на зов хозяина. Выбежав из конюшни, он стал пред Ванькою, как лист перед травой. Иван умело прыгнул – прямиком в седло –сначала ноги вместе, а затем уж в стремена. Царь да Трубецкой испуганно попятились, но лихой разбойник даже не взглянул на них – недосуг с убогими возиться, от больших ворот уже бежали с копьями наперевес стоявшие в заслоне воины. Один из них, наверно, самый храбрый иль дурной, хотя одно другому не мешает, далеко опередив остальных, подскочил к Ивану и попытался поддеть его на пику. Отбив стальное жало голою рукой, Ванька крепко ухватился за древко, свалил кромешника ударом сапога, играючи крутнул копьем да пригвоздил несчастного к земле. Лебедь в ловкости не уступил своему лихому седоку. Взвившись на дыбы, он круто развернулся и почти что без разбега прыгнул через частокол.