Морис. Он отыскал Жоэль в поле, где кибуцники строили ирригационную систему для апельсиновых деревьев. Короткие волосы, припорошенные пылью, кожаные сандалии, шорты и синяя рабочая блузка. Жоэль сказала, что у нее мало времени.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Морис.

– Мне всего хватает, – ответила она и после неловкой паузы добавила: – Ты слышал? Они хотят пожениться.

Морис сказал, что так лучше для всех. И что он всегда будет любить Жоэль. Он искренне так считал. Хотя и боялся ее потерять, о чем, правда, не сказал. Они стали чужими. И не потому что ростом она почти сравнялась с ним. Дело было в том, что исчезло, – тот ребенок на фотографиях, которые он рассматривал по ночам, когда не мог уснуть. И безграничное доверие Жоэль.

– Почему ты ее не ненавидишь?

– Я пробовал. Не получается.

– Ты все еще любишь ее?

Морис протянул ей руку, а потом обнял ее. Он заметил, что Жоэль колеблется, косится, не смотрит ли на них кто. Затем она положила голову ему на плечо. Морису стало хорошо. Впервые за очень долгое время.

* * *

Ясмина и Виктор искали раввина, готового их поженить. Двое отказались, один согласился. В Израиле не существовало гражданского брака и применялся религиозный закон, согласно которому Виктор и Ясмина – дети разных родителей. Запрещались только браки кровных родственников, а удочерение Ясмины было проведено по гражданскому законодательству. Но все же определенный душок присутствовал. Люди перешептывались.

Поэтому сначала они запланировали свадебную церемонию без гостей, в Тель-Авиве. Должны были присутствовать только Жоэль и Морис. Но потом решили, что это будет нехорошим знаком. Все-таки на следующий день придется лицом к лицу встретиться с соседями и друзьями. Поэтому пригласили всех.

Приглашения, которые Ясмина раздавала всем лично, вызвали на улице Яффо противоречивые чувства. Никто не хотел оскорбить Ясмину отказом. И никто не хотел поступить неделикатно по отношению к Морису. Его все любили. Он охотно помогал людям. Виктор зашел к Морису, чтобы уговорить его прийти на свадьбу.

– На самом деле мы же правда одна семья, – сказал он.

Только когда Морис официально принял приглашение, посыпались подтверждения от друзей и соседей.

– Все в порядке, – отвечал он, когда кто-нибудь на улице спрашивал об этом, обычно с сожалением в голосе, отчего Мориса воротило. Ему не нужна была жалость. Раз он будет на свадьбе, значит, он с ней согласен.

«Ваш брак был не под счастливой звездой», – написал Альберт в письме Морису, где также сообщал, что они с Мими не приедут на свадьбу. Для них Ясмина и Виктор навсегда останутся братом и сестрой.

Морис передал Ясмине сообщение от ее родителей.

– Мактуб, – сказала она. – Так предначертано.

– Ты говорила так и про нашу свадьбу.

– Я поступила бы точно так же и снова. А ты разве нет?

Он молчал.

– Пожалуйста, поговори с Жоэль. Она мне не отвечает. Вот если она не приедет, это будет плохой знак. Тебя она послушает.

* * *

Морис отправился в кибуц. Он привез канноли, которые испекла Ясмина. Жоэль выбросила их в мусорное ведро.

– Как ты можешь вставать на ее сторону? – вскричала она.

– Она все-таки твоя мать.

– Неужели я единственная, кто видит, как все это несправедливо?

– Что я должен делать, Жоэль? Решение принято.

– Ты можешь хотя бы сохранить свою гордость и бойкотировать этот лживый праздник!

– Единственное, чем я могу гордиться, – это ты.

Жоэль боролась со слезами. Но ее было не переубедить. Ее непримиримость ранила Ясмину больше всего остального, а именно этого и хотела Жоэль. Если уж она не может остановить ход событий, то пусть ее мать страдает – так же, как она.

* * *

В день свадьбы Морис надел свой единственный костюм и увидел в зеркале незнакомца. Костюм всегда сидел на нем странно. Ему дал этот костюм для собственной свадьбы беженец, которому костюм больше был не нужен. Стоял необычный осенний день: облака висели низко, время от времени между ними пробивалось солнце. Воздух был напитан дождем, который никак не начинался. Виктор снял зал с открытой террасой в Герцлии. Морис представил себе, кого из соседей он сейчас увидит, а кого нет, и чем больше он думал об этом, тем больше воротило его от неизбежных взглядов и разговоров, которые его там ожидали. Он решил сделать крюк и поискать почтовое отделение, чтобы позвонить Жоэль в ее кибуц. На самом деле в тот день его больше всего интересовало, как себя чувствует Жоэль. Он хотел показать ей, что она не одна. Хотя, возможно, ему самому требовалась ее поддержка. Морис нашел почтовое отделение и позвонил, но Жоэль трудилась в поле. Он вышел из почты недовольный. Нерешительно посмотрел на часы. Напомнил себе, что еще надо купить цветы, но не знал, где это можно сделать в незнакомом районе. Он уже явно опаздывал. Может, и к лучшему, подумал он, все уже будут танцевать, и он смешается с гостями. Тогда и без цветов можно обойтись. Эта мысль удивила его. Впервые за много лет он не руководствовался чувством долга. И вдруг осознал, что уже давно свободен и может делать то, что хочет. Он больше не был мужем. Ему не надо ни о ком заботиться – это было тревожно непривычное чувство.

* * *

Они снесли заборы и контрольно-пропускные пункты. Теперь можно было пройти прямо через Вади Ниснас, часть города над улицей Яффо, по соседству с кварталом Герцлия. Морис перешел дорогу. Его привлекало то, что здесь не жил никто из его знакомых. Подспудно ему хотелось убежать от того, что его ожидало. Здесь Хайфа была совсем иной – более тесной, многолюдной, дети на улицах говорили по-арабски. Наверное, так звучала улица Яффо перед нашим приездом, подумал Морис. Но, встречаясь со взглядами местных жителей, он осознал, что теперь все иначе, чем прежде, – он видел их недоверие, их поражение и их несломленность. Он был победителем в квартале побежденных. Я не Морис Сарфати, хотел он прошептать им. Это просто оболочка. Как мой черный костюм. И все же взгляды арабов избегали его, будто он мог в любой момент достать пистолет. В нем всколыхнулся стыд. Он почувствовал себя как давным-давно в Тунисе, примерно так же местные смотрели на немецкого солдата. В Тунисе он тоже не был тем, за кого его принимали, он не чувствовал превосходства, только чуждость. Военная форма навязывала ему роль, которую он никогда не хотел играть, однако играл, и не без удовольствия, поскольку она наделяла привилегией власти. Хотя на самом деле он был чужим на их родине – тем, кто изменил их жизнь, превратив их самих в