что наоборот. Он пытался защитить своего друга как можно дольше. Но его возможности были куда скромнее, чем думал Морис.

Это была третья версия его истории: Мориц понимал, что попался. Ему следовало покинуть страну. Так или иначе. В конечном итоге, видимо, все сошлось вместе.

– Ты уверена, что он не согласился на работу в Каире?

– Да. Он уехал в Германию, чтобы скрыться от этих людей.

– Но где же тогда он встретил мать Элиаса?

Жоэль смотрит на меня с недоумением:

– Я рассказала тебе все, что знаю, дорогая. Честное слово.

Значит, единственный ключ у Элиаса. Я должна поговорить с ним. Если он все еще хочет меня видеть.

* * *

Уже вечер, и люди в белом принимаются собирать свои вещи. Полицейский снова пытается вежливо выставить нас за порог, но мы не поддаемся.

Siamo residenti, мы здесь живем.

Он разговаривает с комиссаром по телефону, а затем признается, что закон связывает ему руки. Нам не разрешается заходить только в гараж. И он узнал, что синьора – знаменитая оперная певица, complimenti, поздравляю. Потом он уходит ужинать, а мы возвращаемся в наш дом.

– Ты действительно широко известна? – спрашиваю я у Жоэль.

Она смеется:

– Известна только моему арендодателю – тем, что не могу оплатить счета за электричество.

* * *

Мы забираемся в наши постели в гостевой комнате. Жоэль разложила на покрывале старые фотографии – хрупкий защитный слой из бумаги и воспоминаний. Интересно, как там сейчас Элиас в своей камере?

– Я пойду с тобой, – говорит Жоэль в тишине.

– Куда?

– Ну, к нему.

* * *

Il carcere, тюрьма Палермо, находится в каких-то считаных шагах от главных туристических достопримечательностей. Пальмы перед стенами. Красота и уродство – это сицилийские близнецы.

Я боюсь снова увидеть Элиаса. Я чувствую себя виноватой. И злюсь на него.

Мы продираемся через кордоны безопасности. Нас обыскивают так, словно мы невесты мафии. Стоим в очереди с женщинами в спортивных костюмах и пластиковых шлепанцах. Жарко, воняет потом и мочой. В воздухе витает агрессия. Толстый полицейский ведет нас в комнату для свиданий, расположенную в стороне от большого зала, где встречаются другие заключенные. Внезапно я узнаю жену Элиаса – она идет навстречу, держа детей за руки. Лица у детей угрюмые, мать что-то возмущенно выговаривает им. Узнав меня, она шипит, проходя мимо:

– Стыдитесь!

Сказала будто сплюнула.

* * *

Элиас сидит за обшарпанным столом. Когда мы входим в маленькую комнату, он встает. В свете неоновой лампы я вижу, что у него рассечена бровь. Костяшки пальцев сбиты. Но удивительным образом он, похоже, вполне владеет собой. Я избегаю его взгляда. Толстый полицейский, который привел нас, закрывает дверь и садится на стул у стены. Мне вдруг хочется перенестись отсюда куда-нибудь как можно дальше. Я бы хотела, чтобы всего этого никогда не случалось. Но теперь я часть этой истории. Мы стоим друг перед другом в молчании, пленники прошлого.

– Как дела? – осторожно спрашиваю я. Прозвучало это как-то нелепо.

– Великолепно, спасибо большое.

– Они нашли твои отпечатки пальцев на пистолете. Почему…

– Синьоры, – монотонно произносит полицейский, – напоминаю, что вам запрещено обсуждать что-либо, имеющее отношение к расследованию.

Элиас насмешливо взглядывает на меня и садится за стол.

– Вы что, добровольные помощники полиции? Вообще-то, я уже имел удовольствие быть допрошенным.

Вы и я. Ты мне либо друг, либо враг – вот как далеко мы зашли. Я сажусь напротив.

– Почему ты солгал? – шепчу я.

– Они бы сразу меня заподозрили.

Жоэль тоже садится и достает сигареты. Предлагает ему. Он отказывается, что ее не удивляет.

– Мы пришли не потому, что желаем вам зла, – говорит она спокойно, но твердо. – Мы хотим только справедливости. Ради моего отца.

«Мы». Жоэль включает и меня. Когда есть трое, то один всегда в стороне.

– Справедливость? – отвечает Элиас. – И кто дал вам право располагаться в моем доме и отправлять меня за решетку?

– Мы тебя не сажали за решетку. На оружии, кстати, не наши отпечатки пальцев.

– Но вы за этим стоите!

– Разумеется, ведь если молоко скисло, виноваты евреи. Послушайте, господин Бишара, – голос Жоэль становится отточено резким, – то, что вы сделали с моим отцом, вы сделали и со мной.

– Я ничего ему не сделал! И вам ничего не сделал! – Элиас вскакивает, теряя самообладание. – Мир не вращается вокруг вас! И даже не вокруг него! Мне плевать, был ли он евреем, христианином или поклонялся зеленому кактусу! Речь о людях, которые на его совести. Вам плевать, но это моя семья! Вы действительно ничего не знаете об этом или просто играете в наивность?

– Синьор! Si calmi! [64] – громко говорит полицейский, вставая.

– Вы сильно ошибаетесь, – твердо говорит Жоэль. – Я знаю моего отца. Он был хорошим человеком.

– А мой нет, – отвечает Элиас и садится.

– Что же он сделал? – беспомощно спрашиваю я.

Элиас нервно трет лицо, смотрит на полицейского и скрещивает руки на груди.

– То, что я скажу, будет использовано исключительно против меня. Да и вы все равно мне не поверите.

Мертвая тишина. Только лампа гудит. Он упорно молчит.

Жоэль встает и направляется к двери:

– Пошли, мы уходим отсюда.

– Мы ждем этого с сорок восьмого года, – говорит он.

– Ну возьмите же себя в руки, черт возьми! – Мне это просто уже невыносимо. – Вы оба старше меня!

Жоэль останавливается. Я подаюсь к Элиасу:

– Что ты имеешь в виду? Что произошло между ним и твоей матерью? Как они вообще встретились?

Он молчит. Охраняет свое сокровище. Я поворачиваюсь к Жоэль:

– Тогда ты расскажи ему о Хайфе! – И, обращаясь к Элиасу, добавляю: – Мориц действительно не сделал ничего плохого. Он был абсолютно честный.

Элиас бросает на меня циничный взгляд, так что я тут же начинаю злиться на себя. Я защищаю человека, которого не знаю. Только потому, что он мой родственник. Я надеюсь, что Жоэль откликнется на мою идею, но она решительно качает головой. Элиас откидывается на спинку своего сломанного стула.

– Нина, – дразняще спокойно говорит он, – почему бы тебе просто не рассказать о том, что знаешь ты?

– Я?

– Я рассказал тебе о моей семье. Но ты не сказала почти ничего о твоей семье. Что они знали о Морице?

Я в недоумении смотрю на Жоэль. Меня раздражает, что она не приходит мне на помощь.

– Кому это нужно, – говорю я. – Да мы его почти не знали.

– Правда? Никогда с ним не встречались? Неужели он больше никогда не бывал в Германии? – самодовольно спрашивает Элиас. Как будто знает больше, чем я.

– Ну да… не совсем, просто…

Теперь и Жоэль с любопытством смотрит на меня:

– Он