20.5 …я презираю поколение, идущее вслед за нами. Оно внушает мне отвращение и ужас. Я не говорю, что мы в их годы волокли с собою целый груз святынь. Боже упаси! – святынь у нас было совсем чуть-чуть, но зато сколько вещей, на которые нам было не наплевать. А вот им – на все наплевать. —

Конфликт «отцов и детей» является неотъемлемой частью идейного содержания русской и советской литературной классики. У Тургенева Павел Петрович Кирсанов постоянно предъявляет претензии к молодежи (в основном к Базарову), в частности и по поводу потребления красного вина:

«Личность, милостивый государь, – вот главное; человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится. Я очень хорошо знаю, например, что вы изволите находить смешными мои привычки, мой туалет, мою опрятность наконец, но это все проистекает из чувства самоуважения, из чувства долга, да-с, да-с, долга. Я живу в деревне, в глуши, но я не роняю себя, я уважаю в себе человека. Я хочу только сказать, что аристократизм – принсип, а без принсипов жить в наше время могут одни безнравственные или пустые люди. Вас всего четыре человека с половиной, а тех – миллионы, которые не позволят вам попирать ногами священнейшие верования, которые раздавят вас! Вы не шутя думаете сладить, сладить с целым народом? Сперва гордость почти сатанинская, потом глумление. Вот, вот чем увлекается молодежь, вот чему покоряются неопытные сердца мальчишек. И эта зараза уже далеко распространилась. Мне сказывали, что в Риме наши художники в Ватикан ни ногой. Рафаэля считают чуть не дураком, потому что это, мол, авторитет; а сами бессильны и бесплодны до гадости, а у самих фантазия дальше «Девушки у фонтана» не хватает, хоть ты что! И такая надутая эта нынешняя молодежь! Спросишь иного: какого вина вы хотите, красного или белого? „Я имею привычку предпочитать красное!“ – отвечает он басом и с таким важным лицом, как будто вся вселенная глядит на него в это мгновение…» («Отцы и дети», гл. 10).

В классике социалистического реализма тема «отцов и детей» несколько трансформировалась, благо трансформировались и идеалы. Так, у Николая Островского один из персонажей, Панкратов, выступает на партийном собрании:

«О „большевизме“ Троцкого пусть скажут старые большевики. Сейчас, когда это имя противопоставили партии, необходимо, чтобы молодежь знала историю борьбы Троцкого против большевиков, его постоянные перебежки от одного лагеря к другому. Борьба против оппозиции сплотила наши ряды, она идейно укрепила молодежь. В борьбе против мелкобуржуазных течений закалялись большевистская партия и комсомол. Истерические паникеры из оппозиции пророчат нам полный экономический и политический крах. Наше завтра покажет цену этому пророчеству. Они требуют послать наших стариков, например Токарева, товарища Сегала, к станку, а на их место поставить развинченный барометр вроде Дубавы, который борьбу против партии хочет выставить каким-то геройством. Нет, товарищи, мы на это не пойдем. Старики получат смену, но сменять их будут не те, кто при каждой трудности атакует линию партии. Мы единство нашей великой партии не позволим разрушать. Никогда не расколется старая и молодая гвардия. В непримиримой борьбе с мелкобуржуазными течениями под знаменем Ленина мы придем к победе!» («Как закалялась сталь», ч. 2, гл. 5).

Миф о «молодом поколении советских строителей коммунизма», рожденный в том числе и романом Островского, находил свое отражение и в публицистике, в частности у одного из глашатаев будущей горбачевской перестройки Виталия Коротича в его очерке «Наследники»:

«Каждому поколению выпадает на долю достаточно больших дел. Мы пришли в мир, построенный отцами для нас, и мы продолжаем эту прекрасную стройку для своих детей. Собственно, большой разговор о преемственности поколений, который велся на съезде [XIV съезд ВЛКСМ], не ограничивался только этим. Мы унаследовали строительные площадки и идеи, мы унаследовали страну с гордым именем, и мы должны быть достойны этого имени. Мы наследуем великие слова и свершения. Мы должны очень много на себя взять. Да, это комплимент, если хотите: „Много на себя берете, молодой человек…“ Мы действительно много на себя берем. Иначе нельзя. Мы должны написать стихи за людей, которые не успели стать поэтами, потому что они строили светлые дома для нас и умирали за нас на войне. Мы должны достроить города, спланированные ими, но сделать это так, чтобы дети гордились нами так же, как мы гордимся людьми, что привели нас в мир. Мы умеем работать. Мы должны проделать большую работу, не только строя и создавая материальные ценности, но перестраивая и воспитывая самих себя и своих товарищей. Человек, возводящий самое справедливое общество на земле, должен стоять вровень с ним, в основе его жизни должны лежать высокие нравственные принципы. Это обязательное требование, потому что только чистыми руками может быть построен коммунизм» (Юность. 1962. № 5).

Антитезой к подобным выступлениям звучат строки антиэнтузиаста Мандельштама, где вместе с темой разрыва с молодежью задействованы и другие мотивы и детали из «Москвы – Петушков» (удушье, Фауст, Воробьевы горы):

(«Сегодня можно снять декалькомани», 1931)

20.6 C. 43. Максим Горький песен о них не споет… —

Максим Горький (он же Алексей Пешков; 1868–1936) – пролетарский писатель. Здесь контаминируются: 1) жанр революционно-романтических произведений раннего Горького, собственно «песен» («Песня о Соколе», 1899; «Песня о Буревестнике», 1901), в которых в аллегорических образах воспевались романтизм и революционность духа, и 2) четверостишие из того же Горького:

Изначально строфа входила в рассказ «О маленькой фее и молодом чабане» (1895), которая затем издавалась под названиями «Валашская легенда», «Рыбак и фея», «Фея»; окончательно издана Горьким как «Легенда о Марко» (1906).

Кроме этого, уместно вспомнить и самокритичную частушку молодого Горького, в которой он обращается к самому себе:

(«Не везет тебе, Алеша!», 1888)

20.7 …сколько вещей, на которые нам было не наплевать. А вот им – на все наплевать. —

В рефрене классического стихотворения Ф. Вийона о жизненных ценностях звучит: «А мне… мне наплевать» («Спор сердца и тела Вийона»). Эта реплика в лирическом диалоге принадлежит телу, которое повторяет ее пять раз; сердце – прекрасное, как у Венички, – в свою очередь, уговаривает тело найти себе в жизни такие вещи, на которые ему было бы «не наплевать». Тело отказывается.