краю водяной воронки. Перемотав ослабевшие руки обрывками такелажа (точь в точь – попавшая в силок птица!), за обломки цеплялся Всадник. Останки уже практически погибшего мира стали для него временным спасением. Да, временным – никаких иллюзий на этот счёт Всадник отнюдь не испытывал.

Гнедой плыл неподалёку. Силы его иссякали. Беспомощную растерянность и недоумение видел Всадник в блестевших (от воды ли? от слёз?) глазах. И укор. Вернее, то было его, Всадника, собственное отражение (он видел его почему-то очень ясно, несмотря на расстояние и завесу из обрывков пены и брызг) – при взгляде на самого себя и рождалось это давящее камнем чувство… Всадник отвернулся: невыносимо было смотреть на гибель друга, хотя, казалось, все эмоции уже перегорели. Невозможность что-то изменить, найти выход – понимание этого факта лишь обостряло чувство вины. Да какой тут выход? Куда? Целый мир прекращал своё существование – что уж говорить о таких мелочах, как человек и конь!

Безысходность… Всадник угрюмо глядел на тоскливо алеющий у самого горизонта треугольник – единственный уцелевший горный пик. Все остальные постепенно исчезли в пучине, а этот… Как последний монумент… нет, скорее как надгробный камень, едва возвышался он, одинокий, на краю бездонной могилы. Скоро канет туда же… Зрелище, отнюдь не внушающее оптимизма, но лучше смотреть на горизонт, чем в сторону центра воронки, в тёмном жерле которой скоро закончится путешествие Всадника. А затем и вообще – всё…

Один из возникавших тут и там небольших, недолговечных вихрей не распался на изначальные ветер и водяную пыль, а закрутился сильнее, вытянулся вверх, наполняясь туманом, качнулся и двинулся, невзирая на совершенно иное направление ветра, поперёк воронки. Взгляд Всадника зацепился за него и провожал безразлично (измотанный бурей странник и так повидал уже достаточно необычных вещей, к тому же ничего хорошего ожидать всё равно не приходилось, а хуже быть уже не могло). Вихрь густел, уплотнялся, обретая узнаваемые черты, и вот уже туманный призрак человека на коне, высотой от океана до неба, шагал не спеша по бурунам, будто и в помине не было никакого конца света. Не сразу, лишь когда белёсая фигура уплотнилась настолько, что стали чётко различимы рыцарские доспехи на седоке и пустые, без зрачков, глазные яблоки мосластого коня, продрогший в постепенно остывающей – и уже заметно похолодевшей – воде Всадник понял, что призрак направляется в его сторону.

Конный рыцарь приблизился и остановился. Он выглядел абсолютно реальным: ноги коня окатывало волнами, а плюмаж на шлеме развевался, смешиваясь с клочьями изорванных в лоскуты туч. Однако ураган не причинял рыцарю никакого вреда – возможно ли такое? Всадник протёр воспалённые глаза, но ничего не изменилось: рыцарь всё так же подпирал шлемом небо, и тонконогий конь его пялился невидящим взглядом в пространство. Чем на самом деле было это странное видение? Предсмертным бредом помутившегося рассудка последнего представителя человеческого рода? Фата-морганой прошлого, которое отразилось в одном из осколков разрушающегося времени?

Внимание Всадника привлекла притороченная позади стремени призрака клетка. Множество птиц находилось в ней: пернатые перелетали с места на место, цеплялись лапками за прутья решётки… Пронзительное чувство тоски заныло в груди, перехватило горло. Всадник всматривался в мельтешение крыльев, напрягал слух в попытке услышать… Что? Он и сам толком не знал, но отчего-то был уверен, что где-то там, среди птиц, таилась разгадка происходящего с ним. И времени найти её оставалось совсем немного.

Рыцарь поднял забрало шлема. Всадник не смог рассмотреть лица – черты ускользали, теряясь в заполняющей шлем туманной мгле, – однако почувствовал на себе взгляд: холодный, безжалостный, неживой. Взгляд того, кто приходит забрать то, что должен. Взгляд того, кого не имеет смысла умолять или убеждать. Всадник напряжённо уставился в сумрак под забралом: «Ещё мгновенье, – думал он. – Ещё хотя бы миг…»

Рыцарь отпустил повод, и конь его встряхнулся. Рукой в латной перчатке он не глядя открыл дверцу клетки и почти тут же вынул, сжатой в кулак. Всадник смотрел и не мог оторвать взгляд. Сердце его вдруг заторопилось куда-то, а тело начала сотрясать дрожь – и не холодная океанская вода была тому виной.

Рыцарь поднял руку перед собой и раскрыл ладонь: птичка размером с воробья и такая же невзрачная, если бы не оранжево-красное пятно на груди, замерла, распластав крылышки и растерянно моргая. Всадник чувствовал, как стремительно колотится её крохотное сердце. Его бросило в жар.

Рыцарь шевельнул рукой, слегка подбросив птицу. Конь его фыркнул и ударил копытом, выбив из тёмных волн сноп брызг, тут же сметённых ветром. Птица неуверенно потрепыхалась возле рыцаря, будто боялась лететь, но ураган подхватил пичугу и понёс по широкой дуге меж воронок, следуя своему курсу – сходящейся спирали.

У Всадника закружилась голова. Он вдруг ясно почувствовал, что летит. Более того: с высоты он видел призрачного рыцаря, волны, а в волнах – тонущего коня и человека, из последних сил цепляющегося за какие-то обломки…

***

Два вращающихся колодца, вверху и внизу, находились совсем рядом. Две разнонаправленные силы тащили птицу каждая к себе и никак не могли поделить добычу…

***

Всадник чувствовал, что его раздирает на части. Каждая клетка тела рвалась вовне с неодолимой силой, и то, что связывало до сих пор их всех в единое целое, уже не способно было удержать. Всадник закричал…

***

Светящиеся паутинки вытягивались из барахтавшейся возле центра урагана пичуги, будто нити из разлохмаченного клубка. Вскоре крылатая фигурка, кое-как смотанная из этих бесчисленных нитей, стала лишь отдалённо напоминать птицу. А силы воронок всё тянули и тянули…

***

…И что-то лопнуло в нём беззвучной вспышкой, и будто светом озарило потерянные до сих пор во тьме мысли, чувства, образы…

Мама! В своём новом цветастом платье она похожа на бабочку. А он (кажется, ему нет ещё и пяти) потерял дар речи, ошеломлённый таким многоцветьем!..

«Молчун» – именно так мать и называла его в детстве. Всегда весёлая, иногда чрезмерно импульсивная, в последние годы она выглядит как увядший цветок и больше времени проводит не с сыном, а в психиатрической клинике.

Нескладный юноша – неприкаянный, обуреваемый эмоциями. Сколько мыслей, идей, невероятных планов!..

Его называли Бродягой, когда, бросив университет, он отправился по свету куда глаза глядят – «искать себя». И пленника из жутких трущоб, «Ворону», он повстречал именно там, в своих бессмысленных странствиях. Правда, тогда беднягу звали совсем по-другому, да и выглядел тот вовсе не пленником, напротив – восхищал свободой и силой! Глядя на этого человека со взором хищной птицы, у юного бродяги захватывало дух: словно