– Я с Артуром, вообще-то, не работал. Я вон с Биллом работал, он статистик в «ИСМ» – это где Артур. А мы с Линн просто примкнувшие.

– Ой, – укоризненно сказала Линн, пока Шкедт глотал кофе, – нам просто надо поднапрячься, пока в городе такое.

– Я тем и занят; я тем и занят. Нас, понимаете, несколько. Живем вместе в… короче, живем вместе. Нас как раз пытались выпереть из дома. Какие-то люди с такими вот штуками, кстати. – Он указал на орхидею. – Но сейчас я бы такую тоже носил, если б у меня была.

– Ничего бы ты не носил, – возразила Линн. – Не носил бы ты.

– Довольно сурово, – сказал Шкедт.

– Если мы вместе, – продолжала объяснять Линн, – так гораздо лучше для детей. Понимаете, да?

– Да, конечно! – Он уловил внезапную беспомощность в ее тоне и откликнулся.

– О чем тут писать стихи? – Опять ее муж. – Никогда же ничего не происходит. Торчишь дома, боишься на улицу выйти. А когда вышел – все равно что, черт его дери, через болото вброд.

– И всё, – согласилась Линн. – Ну правда. В смысле, сейчас в Беллоне. Совершенно нечем заняться.

Джун у отца под боком сказала:

– Шкедт пишет чудесные стихи.

В свете свечей тени подпрыгнули во взбитых сливках.

– О да, – подтвердила миссис Ричардс, ставя блюдца с желе перед крупной вельветовой женщиной и блондином в твиде. – Шкедт, вы же нам прочтете что-нибудь?

– Да, – сказал мистер Ричардс. – Я считаю, Шкедт должен прочесть стихотворение.

Шкедт досадливо цыкнул.

– У меня нет. Я не взял с собой.

Миссис Ричардс просияла:

– У меня есть одно. Минуточку. – Развернулась и выбежала за дверь.

Досада росла. Шкедт зачерпнул желе; которого не хотел. Поэтому допил кофе. Кофе тоже не хотел.

– Вот! – вернувшись, вскричала миссис Ричардс и пихнула ему по столу листок с синей каемкой.

– Ой, – сказал Шкедт. – Я забыл, что у вас оно есть.

– Давайте читайте.

– И уж пусть будет хорошее, – сказал твидовый блондин вполне любезно. – Иначе Ронни, завидев вас на улице, будет убегать сломя голову – она-то считает, что вы…

– На улицу я не хожу, – сказала Ронни. – Я хочу послушать, какие у вас стихи. Читайте.

Мужчина, хотя и не мистер Ричардс, сказал:

– Я мало смыслю в поэзии.

– Шкедт, встаньте, – распорядилась миссис Ричардс, взмахнув сливочной ложкой. – Чтоб нам было слышно.

Шкедт встал, как можно невозмутимее сказал:

– Мистер Ричардс, я пришел только насчет денег за мою работу, – и подождал реакции.

Мистер Ричардс расправил плечи и улыбнулся.

Где-то – в коридоре на этаже? – затворилась дверь.

Миссис Ричардс, держась за край стола, с улыбкой кивнула:

– Давайте, Шкедт.

Ронни сказала ей:

– Он хочет денег. Какой прагматичный поэт. – Говорила она тихо, но все рассмеялись.

Он посмотрел на свой стих, переписанный миссис Ричардс, и оттянул язык от зубов, примериваясь к первому слову.

В коридоре заорал мужчина – ни слов, ни интонаций: шаги, глухие удары, – и с каждым ударом крик набирал высоту.

Шкедт стал читать. На третьей строке сделал паузу, потому что ужасно хотелось смеяться, но головы не поднял.

Шаги; на бегу ругаются голоса – и голосов много.

Шкедт читал, пока не добрался до пропущенной запятой.

Рядом Линн тихонько взвизгнула. Краем глаза Шкедт увидел, как муж взял ее за локоть. Снаружи кто-то загрохотал по стене – похоже, ломиком. И крик сорвался истерическим мексиканским акцентом:

– Ну кончай, ну пжалста, отстань, ну лан те. Не дури… Не надо! Ну кончай, кончай… не надо. Ну пжалста, не надо…

Шкедт прочел последние строки своего стихотворения и поднял голову.

Грохот перешел со стены на дверь – равномерный, расчетливый стук. В звуковой обертке этого грохота он различал звон цепочки, тряску петель, щелчки замка.

Он оглядел стол, и в голове просквозила окольно праздная мысль: у них такие лица – у меня, наверно, такое же, когда у кого-нибудь алеют глаза.

Снаружи, перебивая крики, кто-то заржал.

Страх Шкедта, упрямый, и сияющий, и до того знакомый, что почти уже бессознательный, целил куда-то в коридор. Однако смеяться не хотелось. По-прежнему хотелось захихикать.

Снаружи кто-то побежал. Остальные побежали следом.

Мускул сзади на бедре напрягся так, что вот-вот лопнет. Шкедт улыбнулся, невнятно и растерянно. Загривку было щекотно.

Кто-то скрипнул стулом.

– Господи боже, когда же это наконец… – ритмически предугадывался следующий удар, но прозвучало только ее слово: – кончится!

Шаги стали легче, скатились по ступеням, удалились за хлопающие двери.

Шкедт оглядел гостей – кто-то смотрел на него, кто-то друг на друга; вельветовая пялилась себе в колени; миссис Ричардс с трудом переводила дух. Интересно, понравилось ли кому стихотворение.

– В ваших краях тоже так, да? – шутливо выдавил Сэм.

Тут на другом конце стола женщина, которую Шкедт толком не видел, разлила кофе.

– Ой, я тряпку принесу! – заорала миссис Ричардс и бежала из комнаты.

Трое разом попытались высказаться толком ни о чем.

Но когда вернулась миссис Ричардс с полотенцем – черно-белым, а-ля оптическое искусство, – от хора отделился один голос, неуверенный баритон:

– Господи боже, а неужели ничего нельзя сделать? Надо ведь что-то делать.

Из нескольких чувств острой была только досада.

– Мистер Ричардс? – сказал Шкедт по-прежнему стоя. – Мистер Ричардс? А теперь можно с вами поговорить?

Мистер Ричардс задрал брови, оттолкнулся от стола. Джун, необъяснимо встревожившись, коснулась отцовского локтя… удерживала? защищала? Мистер Ричардс смахнул ее руку и пошел к двери.

Шкедт взял орхидею и вышел в прихожую.

Вельветовая между тем говорила:

– Когда придумаешь, что можно сделать, сообщи мне, будь добр. Поддержу на сто процентов. На сто процентов, уверяю тебя.

У двери Шкедт повернулся:

– Надо разобраться с этой историей про пять долларов в час, не находите, мистер Ричардс, потому что уже…

Бледная, натужная улыбка мистера Ричардса надломилась.

– Ты чего добиваешься? – шепотом вопросил он. – Чего ты добиваешься? Пять долларов в час – да ты спятил!

Миссис Ричардс, не выпуская полотенце из рук, продрейфовала к мужу и встала у него за плечом, моргая, – получилась точная копия Кумары и Тринадцати.