– Да.

– А, ну конечно. Типа – творчество?

– В том числе. Что до сих пор живой – уже счастье.

– Были шансы умереть?

– Как у всех.

– Завидую. Особенно, что творчество есть. А я абсолютно нетворческий человек. Банальный. Но у меня талант общения. И секса, конечно. Был. Так вот, представьте, с восьми лет осознанно и жестоко хотеть секса. Каждый день, каждый час. Мастурбация, естественно, входит в стоимость, но не помогает. Потому что это ведь не желание оргазма, это в комплексе. Желание ласки, так скажем. Прикосновений. Может, детская травма у меня в корне – родители не ласкали. Между прочим, после этой соседки я маму увидел совсем новыми глазами. Впервые понял, что она некрасивая. Жуткая мысль для ребенка. Наши же мамы самые красивые. А моя нет. И я мучился, что я это вижу. Значит, не люблю. А она еще такая высокая, огромная даже. Гренадерша такая. Отец на полголовы ниже был, я в него пошел. И ведь тоже довольно высокий, вы же видите, да? Выше среднего как минимум. Тогда представляете мою маму. И вот этот комплекс вины пошел – что не люблю ее. И отца. И сестру не очень. То есть люблю, но мало. Максимализм такой. Если любить – то сильно. А раз не сильно, значит вообще не любишь. Знакомо?

– Нет, но понятно.

– Ну да, ваша профессия такая – понимать. Чувствовать то, что сам не чувствуешь. Как психологи. В наше время психологов не было. Или мы о них не знали. Каждый был сам с собой. И с пионерской организацией, с комсомолом, где такие вещи не обсуждались. А надо бы. Не взвейтесь кострами синие ночи, а проблемы детской и подростковой гиперсексуальности. Вот была бы польза! Я на чем остановился? Родители не ласкали, да. Были наполовину пролетарии. Папа мастер на заводе, мама ателье заведовала, швейница. Небольшое начальство как бы. Полуинтеллигенция. Конечно, образование нам с сестрой дали, вообще молодцы. Но работу любили, такое ощущение, больше, чем нас. Или чтобы домой позже возвращаться. Потом я понял, что у них горячей любви тоже не было. Но и никаких измен. Очень порядочные. Да нет, если сравнить с другими, идеальная семья. Но какой-то теплоты не хватало, что ли. Неоткровенные мы были, понимаете?

– Да.

– У меня вот друг и сосед был, Саня, он с матерью: мамусик, мамчик. Обнимает, в щеку целует. Выпрашивал что-то. Она смеется, сердится, а самой приятно. И ему тоже. А я завидовал. Я свою не мог так обнять. Она же тоже женщина. Это ужасно, видеть в матери женщину. Да еще некрасивую. Чистый Фрейд, да? И вот эти все мучения накладывались – ласки не хватает, секса ужасно хочется. Но никто не догадывался, я активный мальчик был. И общественная жизнь, и учеба – все на высшем уровне. И во дворе был не последний: в войну, в футбол, в хоккей – все успевал, считался смелым. Не дворовый вожак, не командир, но, как бы сказать, политрук. Говорил всегда хорошо, грамотно, умел убеждать, это уважали. Неправда, что дети уважают только силу. Они уважают все настоящее. Видят в человеке настоящие способности какие-то и уважают. А кто на себя напускает, сразу – смех, презрение. Во всем я был нормальный, кроме отношения к девочкам, к девушкам. К женскому полу, короче. Тут ведь в чем дело? Секс, если его нет, он вырастает, вырастает и превращается в огромную гору. Чем дольше я его ждал и о нем думал, тем значительней казалось это, так сказать, явление. С горой я не зря сравнил – чем дольше на гору смотришь, тем она кажется выше. Особенно когда рядом. Я же альпинистом был, пять восхождений. Вообще склонность к экстремальным видам, картингом еще занимался, вожу лихо до сих пор, горные лыжи, с парашютом три раза прыгал, да много чего. И все это сублимация, если подумать.

Короче, я к сексу готовился, как какой-нибудь Наполеон к мировой войне. И именно поэтому задержался с этим делом. Чем дольше готовишься, тем страшнее. А был уже возраст – все хвалятся этим, рассказывают. Врут, конечно. Я не мог. Умел врать, но тут – не мог. Слишком серьезная тема. Поцеловался впервые в десятом классе, в шестнадцать лет, играли в бутылочку. Но это был поцелуй, я вам скажу. Очень симпатичная была девочка, дружила с одним не из нашего класса, он там тоже был, она, может, дразнила его, что ли, из-за чего-то, поцеловала меня прямо всерьез. Ну, по-французски, как это называют. Я до сих пор этот ее язык, живой такой, маленький, нежный, как она вся, эти ее губы, такие, знаете, средней упругости, в меру влажные, гибкие, тоже такие живые… Губы разные бывают, то слишком мягкие, будто расползаются, а то мокрые слишком, извините за физиологию, бывают твердые, суховатые, будто коркой покрытые… Да вы сами знаете, чего я. Я этот поцелуй всю жизнь помню. Целую ее, задыхаюсь, а сам думаю: ох, как бы я тебя любил! Четко помню вот именно эту мысль: как бы я тебя любил! Но не влюбился, ничего. Позавидовал, конечно, ее парню, но… Даже порадовался, что не влюбился. Она симпатичная была, но мне хотелось влюбиться в по- настоящему красивую. Идеальную в каком-то смысле. И чтобы первый секс с ней был. Понимаете, да? Если поверхностно судить – развратный мальчик, развратный юноша, только о сексе и думает, и это так, а если всмотреться – романтик. Не просто секс ему давай, а суперсекс. И как вы думаете, во сколько лет это произошло?

Я не люблю такие угадайки, поэтому ответил:

– В двадцать пять?

– Иронизируете? Имеете право. Вот у вас во сколько?

– Я личное не обсуждаю.

– Ясно. Тоже поздно?

– И на подначки не ведусь.

– Если бы рано, сказали бы. А у меня – в двадцать один! Причем любил я, по контрасту с мамой, маленьких и стройных, а первая была высокая. Обычное дело – студенты выпивали на квартире у одного, и мы с ней… Алкоголь – враг мой. Все дурацкие поступки я совершил в состоянии алкогольного опьянения. Очень увлекался, до тяжелых состояний. Сейчас меньше, здоровье, слава богу, не позволяет. Внутри предохранитель срабатывает – все, хватит. А тогда… Причем алкоголь меня не раскрепощал, как ни странно. Я даже в пьяном виде боялся… Ошибиться с выбором, что ли. И, естественно, ошибся. А я ей, оказывается, давно нравился. Сокурсница. Вот она и была намбер ван. Получилось