Сегодня тут пахло апельсинами. Праздничный аромат просачивался даже сквозь массовый духан утомленных людей в плащах, пальто и резиновых сапогах. Люди все равно бурчали непразднично, то и дело отшагивая от очереди, чтобы, вытянув голову, взглянуть, много ли еще коробок осталось, крикнуть: «Больше двух кило в одни руки не давайте!» – и юркнуть обратно, пока очередь не сомкнулась. Коробок было еще много, штабель выше головы, но и потрошили их безжалостно, в шесть рук: мрачный грузчик, стоявший на стопке деревянных щитов, сдергивал очередную картонную коробку и небрежно хлопал на прилавок, чудом не сшибая ряд жестяных банок с аджикой, который почему-то не догадались убрать, а продавщицы в четыре руки отдирали верхние клапаны, потом одна очень ловко, как детский конструктор, выстраивала оранжевую кучку на площадке весов и тут же сгребала их в свернутый за полсекунды конус из толстой коричневой бумаги. Вторая продавщица тем временем, едва взглянув на стрелку, быстро щелкала счетами и выписывала сумму на крае свертка и на клочке бумажки, которую отдавала покупателю, чтобы тот бежал в кассу. Он бежал и тут же возвращался с чеком – касса тарахтела, не останавливаясь, будто там Анка-пулеметчица сидела, а не толстая тетка с жирно нарисованными губами.

Соваться в такую очередищу было странно и даже глупо, но ничего другого не оставалось. В магазине всего две продавщицы, для фруктового и овощного отделов, и обе сейчас отпускали апельсины. Весь магазин работал только на апельсины, и все покупатели стояли только за апельсинами. Это, наверное, правильно – я бы и сам апельсинов взял, если бы денег хватало. Но у меня с собой был только рубль. А кило апельсинов два стоит. Я не знал, сколько апельсинов в килограмме, но вряд ли больше десяти. На рубль полкило купить можно, это штук пять, значит, да еще минус тридцать копеек на картошку. Штуки три получается. Мультик про три банана я смотрел, а про три апельсина что-то не слышал. Апельсины положено по максимуму брать – батек из Москвы полный пакет привозил плюс набивал в дипломат, если копченая колбаса место оставляла. Впрочем, он и бананы не по три привозил, а сколько удавалось урвать, пару зеленых гроздей. Мы их засовывали в темный угол кухонного пенала и ждали, пока пожелтеют. По-моему, так ни разу и не дождались – они то чернели и жухли, то я, не вытерпев, убеждал себя, что белесо-зеленый оттенок с черными нитяными линиями сойдет для нашей местности за желтый цвет, и сжевывал бананы какими уже были – твердыми и вязкими, так что язык потом полчаса был будто мукой обсыпан. Все равно вкусно. Ладно, вырасту, стану капитаном дальнего плавания, поеду в Африку и буду жрать переспелые бананы прямо с пальмы и запивать кокосовым молоком. А не стану капитаном – значит наше счастье непостоянно и не больно-то мне эти бананы с кокосами и нужны.

В общем, я занял очередь за мелким лысоватым мужиком, по виду полным психом. Он был в мятом пиджаке поверх сетчатой футболки, все время дергался и бубнил. Поправлял пиджак, вертел шеей, высовывался из очереди, дожидался очередного выплеска в адрес продавцов, чтобы тявкнуть неразборчиво и не в лад, или просто топтался на месте, бурча что-то в широкую спину в бежевом, как у мамки, плаще. Когда он зацепил меня локтем третий раз и третий же раз недовольно обернулся, чтобы смерить взглядом и показать, как ему надоело подпихивание со спины, я решил подождать очереди на улице. Сказал мужику, что сейчас вернусь, повторил погромче, чтобы он кивнул все-таки, и выбрался из магазина сквозь наросшую за спиной толпу.

На улице стемнело и опять моросило, в воздухе будто болталась гадостная мокрая паутина. Зато не воняло. Бодрящий запах цитрусовых вперемешку с подгнивающей картошкой и капустой, оказывается, мог довести до истерики. А улицы у нас хорошо продуваются, почти в любом месте – справа налево от Боровецкого леса и Камы ветерок идет, а в лицо или спину почти всегда свистодуй по основным проспектам, которые тянутся на десяток километров – как аэродинамическая труба, по словам батька. Ни вонь не удержится, ни мусор – все выдувает. Очень удобно, если на ногах крепко стоишь. Ну и не мерзнешь, конечно.

Я быстро продрог, а тут еще из магазина выбралась пара мужиков, которые закурили и принялись рассуждать о том, хватит или не хватит, и об общем дурдоме. Я ни табачную вонь не любил, ни такие разговоры, потому отошел на пару шагов и даже спустился на пару ступенек. Правильно сделал. Во-первых, здоровье от никотина уберег не хуже лошади, во-вторых, денежку нашел не хуже мухи. Подошва медленно сползла ступенькой ниже и уперлась во что-то вроде камушка. Убрал ногу, но от нечего делать все-таки посмотрел – а там блеснуло серебром. Пятнадчик. Торчит в щели между плитами ступени и ждет, кто же его заметит.

Дождался, умничка.

Я нагнулся, поднял, обтер монетку об рукав. Пятнадцать копеек, восемьдесят первого года. Тускловатая, но цельная монетка, не гнутая даже. Можно в «Морской бой» в «Батыре» сыграть, стаканчик сливочного мороженого купить. Или полтора кило картошки. Кстати. И тогда на апельсины рубль остается. Полкило, хоть что-то.

Я обрадованно подбросил монетку, собираясь бежать в магазин, и услышал:

– Э, деньги вернул щас.

У нижней ступеньки стоял чувак лет тринадцати и требовательно смотрел на меня. Довольно крупный для своих лет, почти как я, и весь темный – темная куртка, темные штаны, черные и очень короткие, будто подрезанные, резиновые сапоги и вязаная шапка темная, хотя обычно вязаные шапки, что лыжные с помпоном, что «петушки», яркие и с надписями. Полгода назад я бы решил, что это четкая одежда, и захотел бы такую же, строгую и мрачную. Чувак очень старался выглядеть опасным. Но теперь я знал, что опасность выглядит по-другому.

– Ты вернул? – уточнил я. – Ну молодец.

– Ты в уши долбишься? – спросил паренек совсем угрожающе. – Деньги вернул по-бырому, я сказал.

– Ты мне сказал? – спросил я, спускаясь на ступеньку. – А ты чьих будешь?

– Это наша земля, и все деньги наши, понял?

– Чьи ваши?

– Сороктретьевских.

– Ух ты. И кто у вас основной?

Глаз у чувака метнулись влево-вправо, но ответил он уверенно:

– Джимми.

Я, стараясь не заржать, понимающе сказал:

– О. Ты при делах, по ходу. Кого знаешь?

– Кого надо, того и знаю. Деньги вернул быстро.

– Сафрона знаешь? – спросил я, спускаясь на ступеньку; чувак уверенно кивнул. – Нельсона? Быка? Адидаса?

– Всех знаю, – сказал чувак упрямо, хотя и явно сбавив в уверенности. – Деньги…

– А они тебя знают, сынок? – спросил я, спускаясь еще на ступеньку.

Чувак кивнул и опять попытался завести про деньги, но мне это уже надоело:

– И Бык, значит, который основной в сорок третьем, тебя знает? А чего-то сомнение бар. Айда его спросим, а? Он на пятачке сейчас, скорей всего ну или дома сидит, вон, в сорок три – восемнадцать, второй подъезд. Айда спросим. Раз-два-три-зассал?

Чувак невнятно буркнул что-то угрожающее, отодвигаясь. Я дернулся вперед, выдохнув: «Че сказал щас?!» Чувак торопливо шагнул назад и быстро пошел прочь, поглядывая, не гонюсь ли я за ним.