Ага, вовремя они успели. Пара «вертушек» пошла на город, а поскольку летели они, прижимаясь к земле, между склонами просторной долины, то в зоне поражения оказывались надежно. Пора!

Дымный след искривился, показывая, как оператор подправлял курс снаряда, и закончился цветком разрыва на борту грозной боевой машины. Второй коптер развернулся навстречу угрозе и открыл стрельбу, но ПТУРСу это ничуть не помешало. Оператор навел его так же уверенно, как и первый. Взорвался тот с некоторым недолетом, осыпав осколками винтокрылую машину. Она словно споткнулась, завалилась набок и рухнула на деревья.

Последним до точки сбора добрался толстячок. Запыхался и, сев на землю, вытер потную лысинку. Оператор, восседавший на чемоданчике пульта, протянул ему тыквенную фляжку.

– Хлебни, Кругляш, за упокой душ невинно убиенных членов экипажей и десантных команд двух боевых машин.

– Хлебну. Но сначала воды.

– Ну что, топаем к закладке за новой парой гостинцев, – третий член команды, похоже, уже глотнул, и не прочь повторить, создав для этого повод, естественно.

– Не надо частить. Ведь не идиоты же эти вояки. Сообразили, наверное, что перед тем, как посылать куда-то летательный аппарат, надо по его маршруту прочесать местность и выставить охранение. – Кругляш тоже сделал глоток из фляжки, поболтал ее около уха и добавил: – Если Тыква с Ужасным успели у дороги свои огнеметные фугасы пристроить, то на этот транспортник нам выпивки хватит. Зараза! – ругнулся он в сердцах. – Хреново-то как без связи! Так что, парни, к почтовому ящику двинемся.

Над безлесной равниной, что раскинулась западнее южного окончания Большого хребта, во множестве были развешаны купола парашютов. Десантники выбросились из аппаратов класса «орбита – атмосфера» и теперь выбирали места для приземления. Их парашюты, направляемые умелыми руками, постепенно прямо в воздухе приняли подобие строя пеленга и несли своих пассажиров в точки сбора.

Тренированные бойцы сразу занимали позиции, перспективные для атаки группы жилых строений, оказавшихся в кольце. Атака пошла с ходу. Пока одни стреляли по окнам, другие перебегали, сокращая дистанцию до цели. Взорвалась граната, сорвав дверь, и следующая полетела в образовавшийся проем. Очередь.

Три парашютиста – последние оставшиеся в воздухе, филигранно приземлились посреди двора и ворвались в одну из построек. Так же беспрепятственно в поселок со всех направлений вошли их товарищи.

Задача выполнена. Потерь нет. Противник не обнаружен. Дома и хозяйственные постройки пусты. А вот в кладовых глазу есть чему порадоваться. Окорока и сыр, сметана, творог, копченые сосиски. В холодильниках мороженая рыба, картошка в погребе. Воины знают, что с этим следует делать. Жаль, конечно, что побили окна, да и дверь ломать не следовало, никто ее не запирал, однако боевой устав предписывает определенную последовательность действий при занятии населенного пункта без разведки.

Что же, завтра взводу предстоит захватить и освободить от жителей следующий хутор, так что с наступлением темноты начнется марш-бросок на тридцать километров – надо быть последним идиотом, чтобы идти через голую равнину в дневное-то пекло. А пока можно перекусить.

– Ань, ты кукурузовку хорошо спрятала?

– Лучше не бывает. В погребе за ларем.

– Тогда ладно, за ларем не найдут.

– Товарищ сержант, а в этой банке спиртное. И видите, травку в нем местные жители настаивают. Надо бы отведать.

– Верная мысль. При таком обилии закуски не может быть, чтобы люди в выпивке толку не знали. Только ты ж смотри, чтобы не перебрал никто. Нам к вечеру надо быть в полной боевой.

– Да сто граммов никогда не повредят.

– Ты не путай, ефрейтор, сто граммов чистого спирта и шестидесятипроцентной воды, национальный русский напиток, рекомый водкой.

– Да он по крепости в самый раз.

– Отведал уже, небось?

– Вестимо. Хозяйка его, видать, от мужа спрятала в чуланчике возле хлева. А выпивка качественная. Говорят, местные все на кукурузной самогонке настаивают…

– Ань, а чего они из дому носа не кажут? Уже смеркается, а никакого движения. Дрыхнут, что ли? Так хоть часового бы выставили!

– Наверное, есть часовой, только он на виду не маячит, а сидит, спрятавшись, и по сторонам поглядывает.

Мужчина и женщина попятились в глубь кустарника.

– Гейка, паршивец, а ну слазь с дерева. Увидят тебя, и всем нам тогда не поздоровится.

– Не увидят. Я отсюда засек, как один солдатик бутыль нашел возле хлева и в дом затащил. Ты же, мам, говорила, что если из нее глотнуть, то умрешь.

– Ну так такого дурака, чтобы настойку карачун-травы выпил, на всей Прерии не сыщешь. Она ведь, чтобы у коровы укусы насекомых обрабатывать.

– Мам! Они не с Прерии.

– Ой! Беда! Это ж батька наш надорвется, пока такую уйму покойников позакапывает!

– Вы, предки, совсем от страха думать разучились. Привязать трупы к корове, она и отволочет солдатиков в Косую падь. А там свинослоны их быстро приберут.

– Неправильно это, Гейка, не по-христиански оставлять покойного без погребения.

– Ага. А гранату в чужой дом бросать, это, конечно, образец христианского смирения, – вмешался отец. Ясно, что махать лопатой у него никакого желания не было. – И стоит поторопиться, пока не завоняли, а то нам потом дом не отмыть. Гейка, приведи Пеструху и Красаву, Анна – прикрывать Гейку. А я пошел мертвяков вытаскивать. И ты ж смотри мне, чтобы веревки отвязывал, а то не напасешься их.

Оленьке было страшно за Цуцика. Ну и что, что он большой и сильный, но ведь такой доверчивый и совсем не боится людей, а пуля – она любого убить может. Их семейство, как сигнал опасности поступил, сразу укрылось, а вот позвать с собой всеобщего любимца не получилось. Он же не домашняя кошечка – приходит и уходит, когда ему вздумается. И в этот раз где-то пропадал.

Нашла его Оленька еще совсем маленьким молочным котенком, когда косила траву. Не руками, понятно, а на мотокосилке. На двадцать-то коров свежей травы наготовить да привезти без техники – это не фунт изюму. Так вот, при косьбе она зверька и обнаружила. Выглядел он потерявшимся и несчастным, жалобно мяукал и на предложенное ему молоко, что было прихвачено к обеду, отреагировал положительно. Присосался к горлышку бутылки, как к материнскому соску, и Оле оставалось только надавливать на мягкий пластик, ускоряя поступление пищи в рот.

Естественно, малютку-саблезуба она опознала с первого взгляда. Не маленькая уже тогда была – двенадцать лет. И училась хорошо, и дома по хозяйству ребенком себя не чувствовала. И, рассудив, что, не иначе, остался детеныш сиротой, забрала его домой. Его ведь и съесть могут, беззащитного и голодного. Весил он тогда немного и делянку докашивал со своей спасительницей, сидя у нее на коленях за рулем косилки.

Рос он на удивление медленно, а вот навыки домашнего животного приобрел в два счета. Принимал ласки и выпрашивал подачки, устраивался на постели рядом с любым, кто его не спихивал, и, случалось, шкодил, за что получал по заднице мокрым полотенцем. За год он вырос примерно вдвое и был уже размерами со средних размеров собаку, когда однажды ночью под окнами их дома раздался грозный рык. Цуцик вскочил с подстилки у Олиной кровати и мяукнул уже у двери. Попросился.