что по законам квантовой механики он мог считаться одновременно живым и мёртвым. Шрёдингер был физиком, а не философом, и его мысленный эксперимент демонстрировал недостатки квантовой теории, а не очерчивал душевные состояния человека. И тем не менее Ракель, как и этот учёный, стояла сейчас у коробки с котом. В романе Филипа Франке действовал персонаж, который мог быть списан с Сесилии Берг. Однако вполне вероятно, что мозг Ракели сам дорисовал и дополнил этот образ, а воображение взбило сходство в легчайшую пену, которая исчезнет при первом же соприкосновении с реальностью. Ракель вытащила телефон, намереваясь позвонить Ловисе, но так и не набрала её номер. Ловиса никогда ни в чём не сомневается. Она уверенна от природы и всегда с непробиваемым упорством отстаивает свою точку зрения. Она может решить, что в книге изображена Сесилия и начнёт бомбардировать Ракель вопросами, на которые та не сможет ответить.

В какой-то момент Ракель пришло в голову, что можно было бы поговорить с Александром, но его контакты она давным-давно удалила.

Вместо этого она взяла ручку и начала искать куски, отмеченные карандашом. Вчера ей казалось само собой разумеющимся, что собранные вместе фрагменты складываются в портрет матери, но Ракель читала в полусонном состоянии и, возможно, её просто заморочила ностальгия, нахлынувшая на чердаке, в этом её тайном книжном убежище. Осталось удостовериться, что выводы выживут и в переводе.

16

Жжение в лёгких она почувствовала уже через километр. Ноги бетонные, кеды, найденные в шкафу, натёрли. К тому же тело слушалось плохо. То, что у других бегунов превращалось в гармоничное движение, Ракель ощущала как несогласованные шаги и махи, посредством которых ей неким загадочным образом всё же удаётся перемещаться вперёд. Спортивный бюстгальтер сидел неплотно. Кожа под тайтсами зудела. Каждый шаг отзывался болью во всём теле – и у Трэгордсфоренинген она замедлила темп и пошла враскачку трусцой.

Эммануила Викнера она заметила издалека – в бежевом вельвете с головы до ног, а на плечах задрапированный шарф имперски-красного цвета. Он снимал только что распустившиеся тюльпаны на цифровой фотоаппарат. Когда он посмотрел в её сторону, Ракель приподняла руку, чтобы поздороваться, но взгляд дяди, не задержавшись на ней, скользнул дальше.

Она сделала несколько глубоких вдохов и снова увеличила темп.

Весь день Ракель переводила куски, где фигурировала безымянная женщина, о которой она всё чаще думала как о Сесилии. Она исправно пыталась отбивать очередную мысль залпом благоразумия: ты не можешь знать наверняка, вероятно, это совпадение, ты проецируешь на этот текст собственные, не всегда осознанные желания, это роман, а не документальное свидетельство. И всё равно героиня книги обретала черты матери, навеки застывшей в тридцатилетнем возрасте. Ракель писала от руки, потому что, пока она писала от руки, всё было как бы не всерьёз. Да она и сама потом не разберёт свой жуткий почерк. После долгих часов, проведённых за письменным столом, её охватило желание подвигаться, сильное и внезапное, как порыв ветра. Аллею Сёдравэген она пробежала в нормальном ритме, но по Улоф-Вийксгатан уже бежала с трудом, обогнула Артистен [96] и, что называется, назло себе, преодолела последние сто метров до Гётаплатсен, где под тенистым фронтоном Стадстеатер [97] сложилась пополам от боли в боку и делала глубокие вдохи, пока не успокоился пульс. Ко лбу прилипли влажные пряди, выбившиеся из собранных в хвост волос. Спина была мокрой от пота. Ноги дрожали, колени подкашивались. Она опустилась на корточки, опёршись спиной о стену, и проверила расстояние на мобильном: три километра.

Ракель рассмеялась. Для марафона нужно сорок два.

Когда она подняла голову, взгляд уткнулся в висевшую на фасаде Художественного музея гигантскую афишу ретроспективы Густава. Портрет Сесилии. В фокусе внимания – строгое красивое лицо. На Ракель смотрели мамины серьёзные глаза.

Благодаря работам Густава ни малейшего риска забыть, как выглядит мать, у Ракели не было. Но вопреки почти воинственному реализму, который и прославил Густава, его портреты Сесилии чем-то неуловимым отличались от фотографий. Ракель давно не открывала семейный альбом Бергов, но помнила, что самые старые снимки запечатлели молодую женщину, которая редко смеялась, но почти всегда находилась в движении, и поэтому фото чаще всего получалось размытым, или в момент, когда щелкал затвор, она случайно корчила гримасу. На удивление часто она была поймана в позах, требовавших изрядной ловкости: сидела на стуле по-турецки, лежала под покрывалом на садовых качелях, опустив одну ногу на землю, а вторую запрокинув на спинку под прямым углом к телу. Из бокала у неё в руках, случалось, расплёскивалось содержимое, а сигарета горела в опасной близости от чего-нибудь легковоспламеняющегося. Её кудри всегда торчали во все стороны, а если она была обута, казалось, что туфли с неё вот-вот слетят. Но эта живая, похожая на мальчишку девушка, проступавшая на снимках Мартина, – а фотографировал почти всегда он, – на картинах Густава превращалась в светлый и сосредоточенный образ. Его Сесилия находилась вне времени и приобретала королевскую строгость. А если и улыбалась, это была улыбка с территорий да Винчи, и на всем её облике лежал отпечаток спокойствия и силы.

Автопортреты Сесилии, обнаруженные в сарае, были другими. Они отличались и от фотографий Мартина, и от идеальных портретов Густава. Ракель жалела, что не додумалась сразу сфотографировать эти картины на телефон. Аккуратно сложенное одеяло позволяло заподозрить в причастности бабушку Ингрид, но спрашивать у неё Ракель не хотела. В тех редких случаях, когда Ингер заговаривала о своей пропавшей дочери, она называла её не иначе, как «твоя мама», а между бровями у неё появлялась вертикальная морщинка.

Пульс и дыхание вернулись в норму. Ракель встала и на подрагивающих ногах трусцой направилась к дому. Взгляд Сесилии сопровождал её до конца улицы.

* * *

Принимая душ и одеваясь, Ракель составила план на ближайшее будущее. Для начала нужно съездить на Юргордсгатан. Отчасти потому, что она хочет ещё раз посмотреть фотоальбомы. Но главное – чтобы встретиться с отцом, рано или поздно всё равно придётся это сделать, так почему бы не сейчас. Она не знала, надо ли всё ему рассказать или нет. И пока не понимала, хочет ли она всё ему рассказать или нет.

С одной стороны, Мартин очень редко говорил о Сесилии. С другой, он до сих пор носил обручальное кольцо. Последнее превращалось в проблему, когда он, пусть и без особой заинтересованности, но всё же пытался завязывать новые отношения. В подростковом возрасте Ракель видела множество женщин, и ей понравилась бы каждая, будь она учительницей