к местным условиям. Иными словами, Сесилия ничего не боялась. В голове пульсировало, что-то тяжёлое сжимало грудь, и не было слов, да и не могла бы она ничего сказать, потому что в горле застрял крик, но кричать во дворе полевого госпиталя в бедной деревушке нельзя, особенно если ты дочь врача.

Она не знала, через какое время они обнаружат её пропажу. Какие-то дети заметили, как она выходила, и, смущаясь, показали направление. Доктор Викнер закурил и сказал, что после кофе дочь вернётся. Состоялась кофейная церемония. Управляющая госпиталем насыпала на пол траву, поджарила и смолола кофе, сварила его, разлила до краёв в маленькие щербатые фарфоровые чашки и подала присутствующим. Доктор пил не спеша. После третьей чашки шофёр по имени Тесфайе позвал детей. Когда она ушла? Дети опустили глаза, они не знали.

– Она вернётся, – сказал доктор Викнер и начал собирать сумку.

Шофёр, акушерка и медсестра тихо переговаривались. Медсестра выглядела испуганной. Прошло много времени. Девочка могла пораниться, неизвестно с чем она там столкнулась. Она взяла с собой воду? Акушерка из Аддиса снова обратилась к доктору. Тот настаивал, что дочь вернётся, а им следует ждать.

Тесфайе вышел во двор и завёл джип. Он проехал довольно долго и уже начал думать, не пора ли вернуться, когда заметил мелькнувшее вдали красное пятно её футболки. Когда он догнал дочь врача, та продолжала бежать вперёд. Он помог ей забраться на переднее сиденье и дал выпить воды из канистры.

Доктор Викнер ни единым словом не прокомментировал произошедшее. На обратном пути Сесилия притворялась спящей. Тело болело, словно его выжали, как тряпку. Интересно, сколько она пробежала. Много раз она думала, что пора повернуть назад, но всё равно продолжала, разумеется, всё медленнее и медленнее, пока не перешла на мучительную трусцу, но она по-прежнему двигалась вперёд. И не знала зачем.

Конечно, бежать так в буше было страшной глупостью, говорила Сесилия своей восьмилетней дочери. Если бы она споткнулась или поранилась, всё могло бы закончиться очень печально. Ночи тогда были холодными. Ничего подобного Ракель совершать однозначно не должна. Но, как бы там ни было, Сесилия кое-что узнала о самой себе, узнала то, что можно узнать, только совершив такой поступок. Этот поступок её изменил, хотя тогда она этого ещё не поняла и не могла оценить последствий.

Через несколько месяцев семейство Викнер покинуло страну. Родители и остальные дети поселились в старом доме за городом – это было ещё до окончательного переезда в Стокгольм, – а Сесилия сняла комнату в Хаге и поступила в гимназию. Детство закончилось. Она закончила его сама.

* * *

Проснувшись, Ракель долгое время лежала в кровати, а проспала она, если верить будильнику, часов двенадцать. С тех пор как она сидела на чердаке и читала, прошли всего сутки. Казалось, это было в другой жизни.

Она встала, это единственное здравое действие, которое она могла совершить. Светило яркое утреннее солнце, и не заметить грязь на окнах было невозможно. Вдоль стен тянулись длинные дорожки пыли, со вчерашнего вечера на полу в гостиной так и лежали груды фотографий.

Ракель выбросила старый кофейный фильтр в переполненное ведро для компоста, помыла сковороду, взбила два последних яйца с каплей молока, срок годности которого истёк два дня назад, но, судя по запаху, оно ещё не испортилось. Читать газету не хотелось. Она сидела на единственном из четырёх стульев, который не был завален книгами и старыми номерами «Дагенс нюхетер» и смотрела на свои увядающие комнатные растения. Ростки, которые ей принесла Ловиса, так и оставались тощими и скрюченными, хотя она ухаживала за ними в соответствии с инструкцией. Похоже, не имеет значения, поливает она их или нет, обрывает или оставляет засохшие листья. Проблема была в том, что растения и не росли, и не умирали. В последнем случае она с чистой совестью прекратила бы все свои растениеводческие эксперименты: всё, что могла, она сделала, но этого оказалось недостаточно. Растения, однако, находились в той стадии атрофии, которая не была ни жизнью ни смертью, они как будто не могли выбрать сторону. Смерть означает смерть. А жизнь означает, что нужно принимать вызов и преодолевать все трудности роста.

Ракель допила кофе и занялась поисками пластикового пакета. Выбрасывать землю в компост нельзя. Это казалось нелогичным, но текст на мешках сомнений не оставлял: не выбрасывайте в компост окурки, подгузники и землю. Она вытряхнула содержимое всех горшков в найденный пакет, не заботясь о том, что часть земли просыпалась на пол, пылесосить всё равно придётся. Потом продолжила убирать мусор с кухонных поверхностей и обеденного стола. Завязывала пакеты и выносила их в прихожую. Нашла в шкафу пару больших синих мешков из «Икеи» и сложила в них газеты. Собрала весь прочий сор и отнесла в контейнер для перерабатываемых отходов во дворе. Утро было прохладным, а воздух чистым и насыщенным кислородом.

Потом она занялась скопившейся посудой, помыла все столешницы, выбросила из холодильника старые продукты и, кажется, впервые за два месяца вытащила пылесос.

Под фланелевой рубашкой тёк пот. Она продолжила уборку в других комнатах – выбросила все ненужные бумаги, очистила прикроватную тумбочку, пропылесосила диван, собрала все рубашки, простыни и нижнее белье и оттащила всё в общедомовую прачечную – чёрт, она и вправду теряет форму, – поэтому по лестнице Ракель уже поднималась пешком через три ступени. Вытряхнула на балконе одеяла, вытирая пыль, пережила приступ кашля и нашла под диваном старую коробку от пиццы. Помыла все окна.

К обеду тело дрожало от перенапряжения, и она поплелась в тайский ресторан на углу. Съев из бумажной тарелки цыплёнка с рисовой лапшой, приступила к проекту выбивания ковров во дворе.

Закончила ближе к вечеру. Убирая, она следовала логике наведения порядка, когда одно конкретное действие ведёт к другому конкретному действию. Теперь же её окружила пустота. Пустота отступила на время, пока Ракель принимала душ и мыла волосы – самой себе она казалась такой же пыльной и липкой, какой была квартира, – но потом пустота снова подкралась. Дезориентированная, Ракель ходила из комнаты комнату. На столе больше нет ненужных распечаток лекционных слайдов и конспектов. Там только старая машинка Сесилии марки «Оливетти» с давно высохшей печатной лентой. Ракель отодвинула её немного в сторону, чтобы освободить место для Ein Jahr и тетради.

Она подумала, что находился в положении кота Шрёдингера.

Это сравнение иногда употреблял отец, возможно, не до конца понимая его суть, поскольку суть имела отношение к физике. Если Ракель правильно помнила школьные уроки, положение кота Шрёдингера было настолько шатким,