на пособие. А ты хочешь сказать, что это была рядовая хипстерша из Майорны?

– Вполне возможно. Да и кто сейчас живёт на пособие? Сейчас все состоятельные, даже алкоголики из «Сильверчеллан» [98] получают хорошую пенсию. Так, во всяком случае, говорит Ловиса. Ну да ладно. Что у тебя? Выглядишь бодрым.

Она уделяла неоправданно большое внимание собственным шнуркам.

– Просто присматриваюсь к Уоллесу. Прочёл так называемую биографию, которую написал муж его внучки. Вряд ли эту книгу можно назвать объективной. Он слишком глубоко погружается в историю семейства Уоллес, а семейство Уоллес на девяносто процентов состоит из сумасшедших. Они же хапнули всю его переписку. И даже близко не подпускают исследователей. Похоже, вообще не понимают, что скрывают от мира значимую часть истории литературы двадцатого века. Но говорят, что защищают его от «голодных до сенсаций волков». Бред.

– Du hast wahrscheinlich recht, lieber Vater [99].

– Не дерзи! Тебе надо было заняться французским. Поехала бы в Париж, и язык не пришлось бы учить с нуля, и не жила бы в том жутком месте, где тебя мучила бессонница. Хотя, – вздохнул Мартин, – с другой стороны, я рад, что твоим единственным подростковым бунтом стало желание выучить немецкий. Ты могла увлечься нацизмом, наркотиками или ещё чем-нибудь. Но, знаешь, если человек в молодости не уезжает в Париж, он действительно что-то в этой жизни упускает.

– Ты считаешь, что я уже недостаточно молода, чтобы успеть съездить в Париж в молодости?

Но Мартин, переключившись на другое, повёл бровью и поднял указательный палец:

– Кстати, как там с отзывом? Тот роман, как он называется… Ein Tag?

В этот момент Ракель встала, что было опрометчиво, поскольку на ногах она могла и не удержаться.

– Ну, – ответила она, – я его прочла. Правда, всего один раз.

– О, и что ты думаешь?

– Мне надо прочитать ещё раз…

– Конечно.

– Но он… неплохой. В нём есть что-то особенное.

– Из твоих уст это похвала. Что именно тебе понравилось?

– Хорошо написано и умно построено. Увлекательно, хотя это просто история любви.

– Никаких убийств? Страшных тайн? Мистических персонажей, избежавших справедливого возмездия?

Перед ней открылась возможность сделать признание. Сказать правду или солгать – альтернатив не было. Что бы она сейчас ни сделала, это будет означать, что продолжение следует. Она открыла рот и услышала, как её собственный голос спокойно отвечает:

– Нет, напрямую ничего такого. Это просто история неудавшейся любви.

– Судьба, уготованная большей части человечества, – вздохнул Мартин. – Напиши отзыв где-нибудь через неделю, посмотрим, что из этого можно будет сделать. Ты голодна? Там есть лазанья. Ты выглядишь похудевшей. Ты же не стала вегетарианкой?

17

Сквозь жалюзи проникали вспышки фар проезжавших машин. По Карл-Юхансгатан с грохотом прокатился трамвай, из-за стены доносился приглушенный разговор соседей. Мартин лёг по диагонали кровати, захватив прохладу её пустой половины, и уставился в темноте на потолок.

Он читал, что лежать больше получаса не имеет смысла. Необходимо, как объяснял на развороте «Дагенс нюхетер» какой-то жизнерадостный психолог, «перезапустить сон». Создать спокойную, расслабляющую среду. Ни в чём себя не винить. Смириться с существующим положением. Мартин уже успел побродить по квартире, съесть банан, осмотреть из окна неосвещённый двор и по привычке проинспектировать детские.

Ракель целый вечер ходила по дому как привидение, пока наконец не ретировалась к себе, где, как ему хотелось надеяться, сейчас читала книжку. Никому другому он не позволил бы так долго тянуть с отзывом. Мартин подумывал, стоит ли говорить, что он должен дать ответ немецкому издателю в ближайшее время, ведь это может привести к обратному эффекту. Сейчас она, по крайней мере, работает с книгой.

Элис, в свою очередь, прошляпил информацию, которую отец передал ему в виде эсэмэс, написанного по «принципу айсберга» Хемингуэя. Мартин вздохнул. В детстве Элис всегда держался рядом, иногда ему снились кошмары, и он отказывался ночевать у приятелей. Боялся, что папу похитят («не думаю, что найдётся дурак, которому это покажется выгодным», – успокаивал его Мартин), или что в их квартиру влезут воры, когда они будут в отъезде («твоё “Лего” они точно не тронут»). После пожара в Бакке [100] младшеклассник Элис, вернувшись из школы, настаивал на том, чтобы они немедленно проверили исправность всех противопожарных датчиков. Он часто болел или думал, что заболевает. Маленький и бледный, сидел на банкетке в кабинете районной медсестры и говорил, что у него болит живот, нет, какать может, просто живот как бы болит, а ещё его тошнит и хочется вырвать, но вырвать он не может. Элис так часто хотел пропустить школу и остаться дома, что Мартин позвонил учительнице, чтобы спросить, нет ли у Элиса проблем в классе и дружит ли он с кем-нибудь… но их классная – молодая женщина с бронебойным оптимизмом героини книг для девочек сороковых годов – заверила, что всё в порядке, что в школе Элис весёлый и все его любят, что он играет на переменах и внимателен на уроках.

Иногда Мартин присаживался на кровать к сыну, когда тот утверждал, что у него температура, гладил его по волосам и спрашивал, скучает ли Элис по маме.

– Понимаешь, тогда в этом нет ничего странного… – говорил Мартин, – когда ты по кому-нибудь скучаешь, ты чувствуешь, что тебе… грустно… и всё такое.

Но Элис качал головой, укутывался в одеяло и просил, чтобы Мартин прочёл ему ещё одну главу из «Гарри Поттера», для которого был тогда, пожалуй, слишком мал.

По истечении, как ему казалось, предписанного времени Мартин вернулся в постель. Сложности с засыпанием у него случались и раньше, но сейчас никаких причин для бессонницы не было. Ничего необычного. Никаких поводов для беспокойства. Просто одноразовый сбой. Он перевернулся на бок, закрыл глаза, чтобы максимально убедить тело, что оно спит. Раньше он никогда не пил снотворное, потому что, если что-то произойдёт с детьми, он должен быть начеку. В надежде уснуть от скуки, он открыл Хемингуэя своей молодости, утешаясь тем, что мастер дозированной стилистики и невольный образец для подражания Элиса тоже не спал по ночам в Париже двадцатых. Тактика Хемингуэя заключалась в том, чтобы закрыть глаза и отдыхать – он считал, что эти долгие часы без сна всё равно приносят пользу, – отдыхать и ждать утра, чтобы встать и вернуться к работе.

Главный вызов состоял в том, чтобы не думать. Но в тишине спальни размышления накатывали волнами, и ни остановить, ни рассортировать их ему не удавалось. Где-то, возможно, в той самой статье из «Дагенс нюхетер», он читал, что мысли нужно