— Потом, потом… — сопротивляюсь вяло. — Видишь, устал с дороги?

— Ах, извини, — мгновенно проникается сочувствием Алиска. — Идём, идём отдохнёшь.

Обнимает она меня за торс, к двери ведёт. Поднимаюсь я с трудом на крыльцо, и тут вдруг веселье меня запоздалое охватывает — нормальный таки вояж в Америку получился! Нищак!

Оглядываюсь я тогда и указание шутливое Сашку даю:

— Ежели президент американский по телефону обо мне справляться будет, скажи, чтоб вечерком перезвонил. Отдыхаю я сейчас.

— А если наш президент звякнет? — в свою очередь шутит Сашок.

— А нашего на хрен пошли. Разрешаю.

Странно, но очередной переезд на новое место жительства никак не сказался на Пупсике. Зато всевозрастающие потребности Пескаря, его просьбы, постепенно превратившиеся в требования беспрекословного исполнения желаний, неожиданно прорвали психологическую преграду страха и боли, которые ранее неизбежно сопутствовали каждому минимально возможному изменению реальности. Словно лопнул давно созревший нарыв, мучивший сознание нестерпимым ужасом неизбежного конца, и Пупсик ощутил себя на месте пусть ещё слабого, но уже выздоравливающего после тяжелейшей болезни пациента. Его сознание, задавленное в психоневрологическом диспансере лошадиными дозами транквилизаторов, вдруг начало бурно совершенствоваться, а удивительные возможности — непрерывно расти. Порой ему казалось, что и организм его растёт и трансформируется. Выпрямляется позвоночник, пропадает горб, изменяются черты лица… Однако то, что он в своё время с лёгкостью проделал с телом Алисы, со своим телом у него не получалось. Точнее, Пупсик не хотел лепить из себя нечто искусственное, поскольку подсознательно понимал, что его организм развивался отнюдь не так, как задумала природа, а правильного пути воссоздания себя он не знал. Пока не знал, так как изредка, в минуты коматозного состояния, подсознание выдавало смутные картинки его предполагаемой настоящей оболочки, но были они ужасны и вызывали отвращение. Вероятно, они представляли собой искажённые в кривом зеркале больной психики отражения, и Пупсик, отвергая их, терпеливо ждал окончательного выздоровления, когда сможет, наконец, абсолютно точно представить свой настоящий внешний облик, чтобы с полной уверенностью в его подлинности воспроизвести себя.

Исполнение желаний Пескаря уже не вызывало страха перед Бездной, наоборот, Пупсик даже испытывал какое-то странное, почти мазохистское удовольствие при их осуществлении, будто это было его самой важной жизненной потребностью. Но вместе с тем творение «чудес» высасывало из организма столько энергии, что порой Пупсику казалось, будто температура его тела падает до абсолютного нуля. Возможно, он просто взрослел, достигая отрочества, когда на пороге половой зрелости мальчишку начинают мучить непонятные и тревожные желания тела. Интуитивно он понимал, что ему необходим кто-то ещё, кто помог бы справиться с его таким состоянием, кто согрел бы душу и тело, не дал бы ему превратиться в глыбу льда, а быть может, и зажёг в нём животворный свет тысячи солнц. Ему порой до сладкой боли хотелось закричать, позвать отчаянным криком в Бездне этого кого-то, и даже один раз из накрепко сжатого рта вырвался сдавленный стон…

Но торжествующий рёв звёздного дракона, почуявшего добычу, лавина огня, испепелившая спальню, надолго отбили желание повторять подобные попытки.

Надавал я обещаний сверх меры в этих Америках, что стану президентом, но как их осуществить? Во, задачку сам себе задал! Выборную кампанию я бы организовал по высшему разряду — комар носа не подточит, опыт уже есть. Пушечным ядром, всё на пути сметающим, вознёсся бы на высшую должность. Но беда только, что президентские выборы лишь через два года будут, а хочется уже сейчас. Грохнуть, что ли, нынешнего президента, или переворот в стране устроить?

Месяц целый я мозги сушил, но ничего путного не придумал. Свозил за это время Алиску на Багамы, но больше недели там не выдержал. Алиска в диком восторге: «А вилла у нас какая! А сервис здесь, а обслуживание! А яхта, что ты мне купил, просто прелесть! А море, а небо, а солнце, а пальмы!» Но мне её восторги телячьи по фиг. Положим, море, небо и солнце я тебе и в России обеспечить могу, а если так уж приспичило пальмы иметь, так завтра вагон дров из них в момент напилю и в усадьбу доставлю, лишь бы ты в уши не жужжала, не отвлекала от мыслей великих плана вселенского, крупномасштабного. Что мне до развлечений козявочных: скутером там по волнам править либо планером над островами «штурвалить»? Вот кормило государства в руках ощутить, да против ветра политического твёрдым курсом идти, чтоб пассажирам тошно было — это да. Достойное развлечение. Дайте только порулить!

Короче, отдых такой, плебейско-плейбойский, на Багамах мне колымской каторгой показался. Тут, понимаешь, брожение в уме усиленное наблюдается, как имя своё возвеличить, а Алиска меня на твердь земную то и дело низводит: «Скушай, Боренька, кусочек осьминога. Пальчики оближешь, как приготовлено!» — и китайскими палочками мне кусок щупальца ко рту подносит.

В конце концов не выдержал я и брякнул в сердцах:

— Ты как хочешь, можешь здесь хоть до конца жизни моллюсками объедаться или наоборот, но я-то не кашалот! Меня дома дела державные ждут!

Надула она попервах губы, но тут же вещи свои укладывать в дорогу стала.

— Как скажешь, Боренька. Куда ты, туда и я.

В общем, нормальная первая леди государства из неё получится. Как стану президентом да будем с Блином семьями дружить, и ему предложу супругу «перевоспитать» по образу и подобию моей.

Вернулись мы домой, и я первым делом Сашка к себе вызываю, ибо такой зуд во мне стать президентом начался, что просто невтерпёж. Как у ребёнка малого в магазине игрушек: хочу вот эту цацку и, режь меня, с места не сойду — дай!

А Сашок в отпуске. В Сибири где-то там на «сафари» лосей промышляет. Мало он в джунглях городских «лосей» двуногих настрелял, так ему, вишь, на настоящую дичь в тайге девственной поохотиться захотелось! Связались с ним по спутниковой связи, определили местонахождение и вертолётом из дебрей в момент выдернули. Однако он в такую глушь залез, что всё равно двое суток я как на иголках сидел, пока он в Москву самолётами разными добирался.

Всё-таки должное ему отдать нужно: как на усадьбе нарисовался, никуда не пошёл, прямо так, небритый, в штормовке, сапогах грязных в кабинет ко мне завалил. Рюкзак и ружьё, правда, за дверью оставил.

Что гостя дорогого его встречаю, руку жму, радушно улыбаюсь, у столика журнального, специально для данного случая накрытого, усаживаю.

— Как здоровье, как охота? — интересуюсь.

— Без здоровья в тайге делать нечего, — отвечает. — А охота нормальная. Поинтереснее, чем здесь.

Уж и не знаю, насчёт какой «охоты» здесь он намекает, но смотрит на меня настороженно, чуть глазами не буравит — мол, зачем понадобился?