Задумался я над этим «феноменом» и, как в родной город прикатил, где решил передышку на три дня устроить, по свободе впервые свою очередную речуху до выступления внимательно прочитал, ибо раньше их с трибуны, до того в глаза не видя, что автомат шпарил, над смыслом не задумываясь. Ну, как и любой другой уважающий себя политик. Конечно, и сейчас в смысл особенно не вникал, но основной тон уловил: к чему призываю да чего обещаю.

— Это что ж за речухи крамольные ты мне подсовываешь? — напускаюсь на Сашка. — Воссоздание Союза, национализация приватизированной собственности… У «красных» хлеб отбираешь?! Вожака быдла да отребья из меня лепишь?!

Усмехается Сашок снисходительно и начинает объяснять голосом усталым, что учитель, вконец удручённый непониманием двоечника отпетого:

— Во-первых, я тебе уже говорил, чтобы ты не путал предвыборные обещания с их исполнением. Вспомни, что нынешний президент своим избирателям обещал, как клялся-божился на рельсы лечь, если чего не выполнит. Ну и что? Да паровоз по нему туда-сюда уже до полного износа должен был своё отбегать! А президент тем временем здравствует и в ус не дует. Во-вторых, ты так увлёкся борьбой с президентом, что совсем забыл об остальных семнадцати кандидатах. Ну ладно, шестнадцать из них никаких шансов не имеют. А вот лидера коммунистов нужно гораздо больше президента опасаться, поскольку лозунги и призывы «красных» сейчас всё больше и больше в цене. Потому и нам не грех их использовать. На нынешний момент в стране сложилась такая ситуация, когда ни «белые», ни «красные» власть взять не могут. Кто тогда, по исторической аналогии, к власти приходит, а?

— Мы! — заявляю безапелляционно.

— Хм… Можно и так интерпретировать, — с кривой усмешкой пожимает плечами Сашок.

— Что ты имеешь в виду?! — завожусь с пол-оборота. Вечно он заумь иносказательную мне талдычит, до конца не договаривает, сети словесные плетёт.

— А вот как власть возьмём, — твёрдо, без тени улыбки, изрекает Сашок, — тогда и увидишь, что я вводить буду.

Глянул я в его лицо холодное и слов не нашёл, что ответить. Язык не повернулся спросить: реформы новые какие он вводить собирается или ещё что.

Короче, поговорили…

Между тем городские власти мне такую встречу забабахали, будто я уже президентом стал и на белом коне триумфатором в город родной въехал. По этому случаю на моём доме доску мемориальную повесили: «Здесь родился и жил с такого-то по такое-то почётный гражданин города, выдающийся политический деятель Пескарь Борис Макарович». Доска мраморная, буквы золотые и мой барельеф в профиль. В общем, всё как положено, чин-чинарём. Мэр почти на час речуху выспреннюю перед стеной закатил, прежде чем покрывало с доски сорвал. А Алиска от счастья прослезилась.

Я потом узнал, что намедни академик ракетный — ну, папаша Сёмки — помер, и как раз в этот день его хоронить должны были. Так его, чтоб праздник души мне не портить, на все три дня, пока я в городе был, из квартиры выносить запретили. Представляю, что за вонища там была… Но, с другой стороны, и правильно сделали — кто он, а кто я? То-то и оно. Тоже мне, нашёл время преставиться!

На «фазенде» со своими корешами повстречался: Корнем, Ломтем, Оторвилой, Дукатом и Зубцом. Всё так же на рынке «шестёрками» пашут. Как меня увидели, не знают, что и делать — то ли им в пояс кланяться, то ли ещё круче — в ножки белые бухаться. Улыбками подобострастными цветут, а слова никто вымолвить не может — языки к нёбам присохли. Поздоровался я с каждым за руку, о делах их скорбных равнодушно поинтересовался. Начали они мне что-то лепетать нескладно, но я не дослушал — Алиска меня в парк увлекла. Кивнул им походя на прощание и своей дорогой пошёл. Собственно, какие они мне кореша? Так, попутчики на тропинке кривой к столбовой дороге жизни. Никто ведь из них и пальцем не пошевелил, когда Харя меня кончать собирался.

Погуляли мы с Алиской по парку, поболтали о былом житие-бытие на «фазенде», а как наш медовый месяц здесь вспомнили, вдруг что ошпаренные в домик свой бросились. Подозреваю, что Пупсик нас подслушал и жару поддал. Впрочем, я на него не в обиде — такие разрядки иногда оченно необходимы.

На следующий день, ещё по трезвянке, Сашок ко мне в офис заходит и папочку на стол кладёт.

— Потом, — отодвигаю её в сторону. — Перед самым выступлением дашь.

— А это не речь на митинге, — поясняет он.

— А что?

— То, что ты пару месяцев назад просил.

— А что я просил? — вытаращиваюсь недоумённо. Мало ли что я просил два месяца назад! Тут забот полон рот, у жены что поинтересней попросить и то забываешь.

— Дело о пожаре в строении номер семь в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. Мне его ребята по старой дружбе из местного архива КГБ достали.

— А… — бормочу разочарованно. К родословной Пупсика я уже успел охладеть. Что, спрашивается, изменится, если я узнаю, откуда он родом и кто его родители? По фиг, что по возрасту он мне в отцы годится — для меня он как был пацаном, так им и останется. Тут совсем другой аспект проглядывает — исполнительность подчинённых надо поощрять.

— Ладно, уговорил, давай почитаю, — беру папку и раскрываю.

Содержимое папки оказалось ненамного понятнее истории болезни из психушки. К счастью, листков было меньше, так что я их почти все просмотрел. Правда, в основном мельком — ну что я могу понять в каких-то схемах, графиках и прочих результатах экспертизы пожара? Да и в протоколах допросов очевидцев я не больно копался — нудно больно. Из всего этого представляло интерес лишь заключение следователя, написанное поблекшими чернилами перьевой ручкой. Я даже залюбовался каллиграфическим почерком — учили же когда-то людей буквы так выписывать… Мой почерк, например, вряд ли кто разберёт. Сам иногда, что накарябал, не понимаю.

А следователь попался дотошный, скрупулёзный — из тех ещё, что сразу по почерку видно. Не торопясь, спокойно, на тридцати страницах он разобрал по косточкам три версии возникновения пожара: самовозгорание строения № 7, падение метеорита (бредовая версия, но основанная на показаниях очевидцев), диверсионный акт. Версия о самовозгорании была отметена с самого начала, так как ни в самом строении № 7, ни на «предприятии» (кстати, а что это ещё за «предприятие»?) не было ничего такого, что могло выжечь в четырёхэтажном здании почти вертикальную, трёхметровую в диаметре дыру с крыши до подвала с оплавленными краями. По показаниям очевидцев (охранника и одного из работников «предприятия»), в тот день, ориентировочно в двадцать часов десять минут, с неба на крышу строения № 7 медленно опустился столб огня, выжег эту странную дыру и инициировал пожар, который не могли потушить в течение почти трёх часов. Пламя было такой силы и температуры, что струи воды из брандспойтов испарялись, не достигнув его (ну это нам знакомо, криво усмехаюсь). По прошествии двух часов сорока минут пожар самоликвидировался (и это тоже, хмыкаю). В результате происшествия строение № 7 полностью вышло из строя, восемь человек погибло, четырнадцать с ожогами разной степени доставлены в городские больницы. Среди пострадавших оказался мальчик лет восьми-десяти, которого никто не признал. По всей видимости, беспризорник (ага, думаю злорадно, значит, и тогда были беспризорники, хоть и послевоенные!), но вот как он мог пробраться на усиленно охраняемую территорию «предприятия», для следователя было загадкой. Далее следователь отметает и версию о метеорите, поскольку вполне резонно считает, что «медленных» метеоритов не бывает. Зато уж версию о диверсионном акте муссирует на все лады, особенно подчёркивая явную, по его мнению, связь с аварией на «предприятии», случившейся буквально за пять минут до пожара. Видя всё это «звеньями одной цепи», следователь даёт полную волю своему «классовому чутью» и начинает такую охоту за империалистическими шпионами, подозревая практически всех работников «предприятия», что невольно мороз по коже дерёт. Правда, для меня-то в его шпиономанских изысканиях информации ноль.