За рулем оказался китаец Джиу Ми родом из Шанхая, последние семь лет работавший в Техасе инженером. Он отвез меня в свой дом, где поставил передо мной ту самую индейку, которой обязан лакомиться каждый на День благодарения.

— Дмитрий, сегодня ты — моя семья. В Хьюстоне прекрасно делать карьеру, но я до сих пор не нашел близких по духу людей ни здесь, ни в этой огромной Америке. Здесь слишком глупая культура, традиции сохраняются не больше пяти поколений, и все очень поверхностное. Я не чувствую глубины в этой стране. Мы с друзьями из Шанхая очень скучаем друг по другу, и эта карьера и бумажки меня уже давно задрали. Давай лучше веселиться и слушать музыку — сегодня же торжество! — восторженно заявил мой хост, включив на колонках «Катюшу». Так мы праздновали День благодарения — китаец и русский, поедая индейку в крупнейшем городе Техаса, слушая слова «И бойцу на дальнем пограничье от Катюши передай привет».

Ночью я залез в компьютер. Последние две недели я делал это постоянно — искал билеты с восточного побережья Америки в Европу, на любое транспортное средство, в любой город. Идея добраться на корабле казалась все более призрачной, и я стал склоняться к самолету. Неожиданно поисковый агрегатор выдал мне спецпредложение: самолет из Майами в Брюссель на 5 декабря за 150 баксов. Сто пятьдесят! Да столько зарабатывает любой подросток за день. Плевать, что самолет вылетает на три дня позже, чем закончатся четыре недели, которые мне дал офицер. Медлить нельзя! Я тут же занял нужную сумму и взял спасительный билет до соседнего континента. Фух, кажется, мечта совершить путешествие за сто дней стала ближе.

Весь следующий день я снова прошатался по городу, захаживая в отели, коих здесь понастроили с лихвой, да знакомясь с людьми. Делать мне этого не хотелось, но получалось само, по привычке. Центр Хьюстона состоял из могучих небоскребов, функциональных, серых и коричневых, которых в большинстве своем тяжело было отличить друг от друга. Я остановился у одного из таких и сел на пыльный бордюр. На концах перпендикулярных друг другу дорог росли перпендикулярные здания. Ограничения были четкими — в этом городе можно было строить линии только вдоль осей x, y, z. Никаких диагоналей или погрешностей. Это мне абсолютно не нравилось — во всем окружающем не было никакой живости, никакого танца, никакого боя.

Под ногами лежали серые плиты, утыканные в бордюры. Я схватил палочку и стал ковырять отверстие на стыке двух таких плит. Мне казалось, этим и занимаются все путешествующие — ковыряются на стыке, въедаются в мгновение. Каждый путешественник, который думает, что копает в мир, на самом деле ковыряет себя. Наверное, это и правильно, во всяком случае может быть так, если человек при этом раскрывает свой замысел. В каждом из нас есть замысел вселенной или того, что мы называем Богом. И если душа соответствует ему на какую-то часть, этой долей мы и соединяемся со всем живым.

Так сидел я и ковырял, пока прямо у ног не остановился тонированный черный джип. Опустилось окно, и мужчина за рулем поманил меня.

— Эй, dude! Возьми это, тебе пригодится, — улыбнулся мне он и протянул зеленый пакет. — Здесь есть еда, и тебе будет чем пропитаться сегодня вечером.

Я принял дар, и автомобиль исчез быстрее, чем появился. В пакете оказался лоток с буррито, фахитас и другой мексиканской едой, украшенный пятью тако по краям. Вся пища была чуть поедена, но меня это нисколько не смущало. Я вернулся на свой бордюр с лежащей рядом с ним палочкой и принялся уплетать упавший с неба ужин. Рядом тут же нарисовался бомж с рюкзаком и скейтбордом. Когда я отдал часть еды ему, он удалился. Три признака бездомного в Хьюстоне: у него нет автомобиля, у него есть рюкзак, у него есть скейтборд. Смотря бомжу вслед, я понимал, что со стороны у нас с ним было только одно отличие: у него был скейт, а у меня — нет.

Человек может совершать одно и то же действие, а самоидентифицироваться в обществе по-разному. В Бангладеш белый, кушающий еду и сидящий на остановке, по умолчанию входит в десять процентов самых именитых людей страны. У него есть ноги, чтобы ходить, вероятно, есть финансы, чтобы ехать, и у него есть еда, то есть он уже не умирает с голоду. Общество говорит ему: ты классный. В Барселоне тот же человек, поедающий пищу из лотка на бордюре, является среднестатистическим гражданином — вокруг него найдется пятеро таких же, поджидающих на асфальте свой автобус и перекусывающих фастфудом. Общество говорит ему: ты обычный. В Хьюстоне человек, рассевшийся на бордюре, а не в личном автомобиле, кушающий мексиканскую еду из лотка, а не в ресторане, является безработным и бездомным. Общество говорит ему: ты бомж. Сидеть и есть — базовые действия, не выходящие за рамки морали в любой стране. Человек совершает их в разных местах, и общество идентифицирует его в себе по-разному. И черт бы с ним, сказали вы. Но проблема в том, что и человек идентифицирует себя в соответствии с нормами окружающего социума. Я никак не ассимилировался в Америке, но вся реальность, каждый дом, светофор, взгляд водителя, лист на дереве, песчинка на асфальте твердили мне, что я бездомный, никчемный, выпавший из системы. Как бы это ни восхваляли все эзотерики мира, я не знаю ни одного человека, осознанно занимающего статус в социуме, который полностью очищен от общественного мнения. Для этого надо отказаться от всего предыдущего опыта, стать самим течением, потоком. В природе человека, воспитанного обществом, сидит функция сравнения. И тот, кто может вырваться на свободу и отказаться от этих рамок, может быть бесконечно счастлив в любую секунду своей жизни. В тот день я это сделать не смог. Было чутка не по себе осознавать, что я превращаюсь в бездомного или что уже стал таким. Конечно, мой дух был по-прежнему воспрянут, но какие-то шестеренки в голове все равно сдвинулись.

Добравшись до Кловерлифа, городка на окраине Хьюстона, я побрел в супермаркет Walmart. На дворе стояла черная пятница, день, когда из-за скидок в супермаркетах американцы могли убить друг друга. Благо я пришел под вечер и рассчитывал попасть в пустующий супермаркет электроники. Пока мы с Максом гоняли по каньонам Лос-Анджелеса, из моего кармана выпал плеер, и нынче хотелось сделать себе подарок в виде нового со скидкой в девяносто процентов. Я шатался по огромному, но пустому торговому центру с рюкзаком, расталкивая полки, но подходящего плеера за пять долларов так и не нашел.

За очередным поворотом стеллажей я врезался в рослого мужчину. Вместо того чтобы орать на меня, он начал стеснительно извиняться и спрашивать, чем может помочь. Оказалось, мужчина ехал в том же направлении, что нужно было мне, — в городок Бомонт, по южной трассе Interstate 10. Через десять минут мы уже сидели в его автомобиле, который ревел мотором в сторону востока.

— Больше не пытайся заниматься ночью hitchhiking в таких районах. Это очень, очень опасно. Знаю несколько случаев, когда беглые мексиканцы грабили и убивали подобных туристов.

— Олрайт! Надеюсь, больше не буду стопить в этом месте, — ответил я искреннюю правду. А после решил перевести тему: — Вы — коренной техасец?

— Да! В двух поколениях! И горжусь этим. У нас, техасцев, есть все — космические шаттлы, крупнейшие в стране производства хлопка и нефти, десятки аэропортов и города-миллионники. Если бы не гребаная политика Вашингтона, у нас был бы самый богатый штат во всей Америке.