В христианской Испании XIV и XV веков, точно так же как и в мавританской (к тому времени на Полуострове было всего пять королевств: Португалия, Кастилия, Наварра, Арагон и Гранада), гражданская война стала местным обычаем, таким же типичным, как паэлья, фламенко и коварство, – это если предположить, что тогда уже существовали паэлья и фламенко, в чем я далеко не уверен. Тон задавали амбиции и надменность аристократии, вмешательство духовенства в политику и общественную жизнь, бандитизм, группировки и поножовщина на ровном месте, за здорово живешь. Как Кастилия, так и Арагон, вместе с включенной в него Каталонией, в те времена были хорошо знакомы с междоусобными потасовками типа «пили-ели, веселились, посчитали – прослезились». И так же, как и предшествующие эпизоды нашей истории, эта эпоха щедро одарила нас первоклассным материалом для целого ряда поистине шекспировских трагедий. Мы запросто могли заткнуть за пояс Ричарда III и всех остальных обитателей туманного Альбиона. Следует, правда, признать, что в те времена повсюду жилось так, что мама не горюй, и ни итальянцы, ни французы, к примеру, от нас тоже не отставали. Отличие было лишь в том, что на Иберийском полуострове, по крайней мере в теории, у христианских королевств имелся общий враг, и этим врагом был ислам. Обратное тоже верно. Однако мы уже видели, что на самом деле взаимодействие мавров и христиан было процессом неоднозначным – это был настоящий коктейль, и не только из военных конфликтов, но и из альянсов, махинаций и других интрижек. И видели, что вся эта реконкиста как идея единой христианской Испании типа «Сантьяго, смыкай»[29] – и давай на них, создавалась постепенно, на протяжении долгого времени, явившись скорее следствием, чем общим замыслом нескольких королей, каждый из которых существовал, вообще-то, сам по себе, преследуя свои собственные интересы на собственной обособленной территории. На земле, на которой, если вывести за скобки вторжения сарацин, одинаково здешними были мавр, что молился лицом к Мекке, и христианин, читавший молитвы на латыни. Что на той, что на другой стороне дворяне, сборщики налогов и священники – без разницы, с тонзурой или тюрбаном на голове – были похожи, как близнецы-братья. И того, кто внизу, зовись он Маноло или Мухаммедом, во все времена – как и сегодня, в XXI веке, – гнобили одни и те же. А относительно разговоров о том, что (как утверждают некоторые) были такие места, в особенности на андалузской территории, где все три культуры – мусульманская, христианская и иудейская – жили в полном согласии и при всеобщем процветании бок о бок, прорастая друг в друга, и что раввины, улемы и клирики целовались при встрече на улице в уста сахарные, да еще и взасос, то это, скорей всего, полная ерунда. Среди прочего еще и потому, что тогдашние понятия о приятном времяпрепровождении, равенстве и сосуществовании не имели ничего общего с тем, что стоит за этими словами сегодня. Представление о толерантности сводилось приблизительно вот к чему: «слушай, чувак, ежели ты согласен, что я разорю тебя непомерными налогами, а ты при этом будешь сидеть тихо как мышка, то я, так уж и быть, не спалю тебе, пожалуй, дом, не отберу урожай и не попользуюсь твоей женой». Понятное дело, близость народов (как это случалось и вдоль других границ в Европе) вела к взаимопроникновению обычаев с чрезвычайно интересными плодами, так что из среды евреев вышло немало врачей, финансистов и сборщиков налогов, в том числе и при мусульманских королях. Но от отдельных фактов до утверждений (как у Америко Кастро; но оговорюсь, что сразу после гражданской войны 36-го года он, вообще-то, имел в виду другое), что на Полуострове были примеры мирного сосуществования, – дистанция огромного размера. Мавры, христиане и иудеи, в зависимости от того, где именно они находились, жили в страхе и притеснениях со стороны тех, кто был при власти, если власть была не у них самих; и как на мавританской территории, так и на христианской случались вспышки фанатичной жестокости, направленные против религиозных меньшинств. В особенности начиная с XIV века, когда вместе с растущим радикализмом, неустанно подогреваемым набирающей все большую силу католической церковью, на территории христиан участились преследования мавров и евреев. (Евреев так или иначе гнобили повсюду, однако именно наваррцы, подзуженные неким священником по имени Ольогойен – мало того что чокнутым, так еще и явным сукиным сыном, – претворяли соответствующие поучения в жизнь с истинным энтузиазмом, разорив пару раз еврейский квартал в Памплоне, а вслед за тем – сровняв с землей таковой и в Эстелье.) Впрочем, оставив в стороне хроническую юдофобию – мавры евреям тоже жару давали, – следует сказать, что три религии со своими обычаями и традициями нередко существовали в Испании бок о бок, однако никогда – на условиях равноправия, как утверждает кое-кто из тех, кто за все хорошее и против всего плохого, а также многие патологические оптимисты. А вот тем фактором, который и вправду перемешивал христианство с другими культурами, были переходы в другую веру. Когда вставал выбор: креститься, спастись бегством или дать себя поджарить на костре, – граждане сжимали кулаки и начинали молиться на латыни. И именно таким макаром очень знатные семьи, как иудейские, так и мусульманские, переходили в христианство, обогащая его за счет ценнейшего багажа своей исконной культуры. Одновременно с этим лучшие ученые головы, они же – апостолы обращения неверных, не за страх, а за совесть штудировали ислам и все то, что он нес с собой. Таким был случай блистательного Рамона Луллия: этот мальчишка с Майорки, из очень хорошей семьи, вбил себе в голову, что его призвание – спасать заблудшие души мавров, и так вот и вышло, что этот парень наловчился писать по-арабски лучше, чем по-каталонски или по-латински. Что само по себе уже – немалое достижение.

Наивным людям, которые полагают, что все последние века реконкисты были эпохой общих усилий, направленных на борьбу с мусульманством, скажем, что они сели в лужу. Если бы стремление к единой цели имело место, все закончилось бы намного раньше; однако все было совсем не так. А ведь христианские королевства к тому времени в определенной степени уже окрепли и стали вполне благополучными в финансовом отношении, и значительная часть испанских мавров либо превратилась в новообращенных христиан, либо сидела в мавританских кварталах (а евреи – в еврейских), но дело было уже скорее не в этом. Это был какой-то бег с препятствиями, в котором участвовали короли, дворяне и епископы, выясняя, кому из них достанется больший кусок пирога. Чрезвычайно вкусного. Вследствие чего слова «война» и «гражданская», рядком стоящие в исторических трудах, бросаются читателю в глаза на каждой странице. И ведь каждый получил свою собственную: Кастилия, Арагон, Наварра. Заплатили же за банкет те, кто и всегда платит, – пушечное мясо, те несчастные холопы, что использовались и той и другой стороной либо на поле боя, либо чтобы вытрясать из них налоги. А между тем некие индивиды со скотской репутацией, как, например, констебль Альваро де Луна, строили заговоры и манипулировали королями и графами, набивая себе мошну почище дядюшки Скруджа. Этот самый констебль, живое воплощение совершеннейшего испанского мудака с властными полномочиями, окончил свой путь на плахе (порой чуть ли не жалость берет в связи с утратой некоторых гигиенических обычаев старины); и это всего лишь один персонаж из длинного ряда – да они и сегодня имеются. В любом случае, если уж заводить речь о настоящих кинозлодеях, которыми изобиловала та эпоха, то первым на память приходит имя Педро I, известного как Педро Жестокий: это был один из самых подлых – и таких хватает – королей и правителей, когда-либо рожденных в Испании. Этот парень вверг Кастилию в такую гражданскую войну, в которой и без интербригад не обошлось, потому как на его стороне воевали британские войска, да еще и под командованием не кого-нибудь, а легендарного Черного Принца, в то время как его единокровного брата и противника Энрике Трастамарского поддерживали лягушатники под предводительством не менее знаменитого француза Бертрана дю Геклена. Все разрешилось, когда Энрике словил Педро в силки (как сказали бы птицеловы) в Монтьеле и лично зарезал его кинжалом: чик-чик – и дело в шляпе, проехали. Спустя несколько лет после этих событий, причем уже в Португалии – о Португалии мы мало говорим, но она тоже присутствовала, – сын этого самого Энрике II, Хуан I Кастильский, женившись, между прочим, на португальской принцессе, наследнице престола, еще бы чуть-чуть – и закатил бы пир на весь иберийский мир, объединив оба королевства. Вот только португальцы, у которых был свой взгляд на ситуацию, на что они, впрочем, имели полное право, решили по-другому. В ответ на это Хуан I, терять которому было практически нечего, атаковал их, что твой задиристый петушок, с целой армией; однако ж затея эта вышла ему боком, поскольку деды Пессоа и Сарамаго очень наглядно показали ему кузькину мать в сражении при Алжубарроте. Приблизительно в то же самое время, но на другом конце Полуострова, королевство Арагон с каждым годом превращалось во все более прибыльное предприятие, в державу, устремленную в будущее: к Арагону, Каталонии, Валенсии и Майорке, охватившим в ходе военной и коммерческой экспансии практически все западное Средиземноморье, присоединились Руссильон, Сицилия и Неаполь – те самые знаменитые рыбы с арагонскими полосками на хвосте. Но вирус гражданской войны оказался в высшей степени заразным и там, и долгих десять лет арагонцы и каталонцы резали друг дружку все из-за того же: дворяне и высшая буржуазия – другими словами, вечная аристократия от политики – спорили: «хочу, чтоб королем был вот этот, – я при нем стану богаче, а ты-то почему за другого?» Тем временем королевство Наварра (включавшее в себя и часть того, что сегодня мы называем Страной Басков) наслаждалось собственной гражданской войной – вся эта история с принцем Вианским и его сестрой доньей Бланкой (оба под конец были отравлены), изобилующая такими берущими за душу подробностями, что заставляют пожалеть о краткости данной версии «Игры престолов». Наварра шаталась между Пинто и Вальдеморо – другими словами, между Испанией и Францией: династия отсюда – династия оттуда. И так ровно до тех пор, пока в 1512 году Фердинанд Арагонский одним рывком не присоединил ее к испанской короне, принудив силой оружия. В отличие от португальцев с их успехом в битве при Алжубарроте, наваррцы войну проиграли, потеряв заодно и независимость, но, по крайней мере, спасли свои фуэрос. (Все государства – и Европы, и всего мира – создавались в соответствии с той же четырнадцатой статьей: если победишь – ты независим, если же проиграешь – все, кранты.) Это случилось в аккурат пять веков назад и означает, следовательно, что баски и наваррцы, по доброй воле или же без оной, стали испанцами всего на двадцать лет позже, чем, к примеру, гранадцы. Последние, без всякого сомнения, также были включены в королевство Испания manu militari[30], что произошло, как мы увидим в следующей главе, в 1492 году.