Они были юными, красивыми и хитрыми. Я имею в виду Изабеллу Кастильскую и Фердинанда Арагонского, так называемых Католических королей. Но в первую очередь – хитрыми. Она-то точно была из тех, кто наносит удар исподтишка. И продемонстрировала это уже в войне со сторонниками своей племянницы, Хуаны Бельтранехи – поддержанной королем Португалии, – которую Изабелла не раз и не два вокруг пальца обводила. А он, со своей стороны, привез с собой в дорожном сундуке тончайшее плетеное кружево, которое в западной части Средиземноморья уже обеспечило мощь политической, экономической и торговой каталоно-арагонской экспансии. Альянс этих двух юнцов, которым явно палец в рот не клади, отмечен, несомненно, и некими романтическими чертами; но в первую очередь их союз был не чем иным, как браком по расчету. Он стал масштабной политической операцией, которая, несмотря на то что первоначальная задумка вовсе не была столь амбициозной, за считаные десятилетия поставит государство на первое место в мире – за счет совпадения во времени и в пространстве самых различных факторов: ума, смелости, прагматизма, упорства и невероятного везения. Хотя, что касается везения, то с течением времени оно сменит вектор и – с той же силой – обернется против предполагаемого выгодополучателя. Другими словами, против простых испанцев. Так что, если вдолгую, то выгод мы получили с гулькин нос, заплатив, по обыкновению, за весь банкет сполна. Тем не менее в конце того самого XV века возможным было все. Что угодно еще было впереди – как, например, Гражданская гвардия, которая берет свое начало в патрулях Святой Эрмандады[31], созданной именно в те времена для борьбы с деревенским бандитизмом, или же «Кастильская грамматика» Антонио де Небрихи, ставшая первой во всем мире грамматикой вульгарного, то есть народного, языка, и у этого языка впереди было блестящее будущее. Возвращаясь к нашим юным монархам: все дело в том, что, слегка упрощая, мы могли бы сказать, что брак Изабеллы и Фердинанда был типичным случаем брака с режимом раздельного владения имуществом. Ты – в Бостон, а я – в Калифорнию. Она продолжала быть хозяйкой Кастилии, а он – хозяином Арагона. Другие виды собственности, нажитые совместно, еще только начнут появляться – в изобилии, настоящим водопадом – в процессе их царствования. А царствованию этому взятием Гранады суждено было поставить точку в реконкисте, открытием Америки – расширить горизонты известного человечеству мира и, вследствие всего вышесказанного, обрести и удерживать никем не оспариваемый статус государства – всемирного гегемона на протяжении полутора веков. То есть всего много и все вперемешку. В результате Испания, уже на тот момент нация (со всеми своими ошибками, заплатками и протечками, преследующими нас и по сей день, включая мошенничество по идеологическому присвоению этого интереснейшего этапа со стороны франкизма), стала пусть все еще очень незрелым и недостаточно гармоничным, но первым современным государством Европы, опередив всех почти на век. Той Европы, которую эти страшные испанцы не замедлят – простите мне эту рискованную метафору – крепко взять за яйца, Европы, государства которой образовались в немалой степени как раз для того, чтобы от испанцев отбиваться. Но это уже гораздо позже. Первым делом Изабелла и Фердинанд поставили себе задачей сломить хребет тем аристократам, что себе на уме, для чего наши короли взялись крушить и стирать с лица земли и их замки, и их самих, включая даже физиономии в удостоверениях личности. В Кастилии это сработало, и отбившиеся от рук обжоры и шаромыжники вдруг сделались шелковыми и послушными как зайчики. А вот в королевстве Арагон так не получилось, поскольку их средневековые привилегии, фуэрос и вся эта канитель, отлично укоренились. И совсем отдельная история – то обстоятельство, что само это королевство представляло собой очень трудно балансируемую систему сдержек и противовесов между арагонцами, каталонцами, майоркинцами и валенсийцами. Все это породило неспособность к солидарности и кучу проблем, которые сегодня, спустя пять сотен лет существования единой Испании, обходятся нам в целое состояние. В любом случае то, что из всего этого получилось, не было еще централизованным государством в полном смысле слова, а являло собой некое шаткое равновесие местных властей – почти федерализм, поддерживаемый Католическими королями при помощи лошадиной доли здравого смысла и убежденности, что есть-таки взаимная заинтересованность в том, чтобы все работало. Единое государство как таковое пришло потом, когда династия Трастамара (семейство, из которого вышли и Изабелла, и Фердинанд – двоюродные брат и сестра) уступила испанский трон Габсбургам, и вот эти-то двое и завели нас в пучину заоблачного централизма, европейских войн, проматывания американского серебра и той ситуации, когда семеро с ложкой – один с сошкой. В любом случае за двадцать пять лет (с кусочком очаровательного XVI века, стоящего уже на пороге), прошедших от Католических королей до Филиппа II, сформируется именно то, что – к добру ли, к худу ли – сегодня зовем Испанией. Это время обеспечило нам большую часть нашего блеска и наших сумерек, нашей славы и наших несчастий. Не понимая масштабов и значительности того, что произошло в эти ключевые годы, мы не сможем понять ни нашего окружения, ни самих себя.

Насколько я помню, речь у нас шла о тех двух красавцах, которые в конце XV века управляли государством, начинавшем уже слегка походить на Испанию, то есть об Изабелле Кастильской и Фердинанде Арагонском, прекрасно разбиравшихся в очень разных вещах. Одна из них – понимание того, что для финансирования всего предприятия необходима чертова уйма денег. А поскольку нынешние министры финансов еще не родились и, стало быть, бесстыдная система грабежа всех и вся еще не применялась, они решили – собственно, решила Изабелла, она ведь была той еще штучкой – изобрести иную систему изъятия звонкой монеты у населения за здорово живешь. А заодно держать в страхе подданных, особенно там, где фуэрос и прочие региональные привилегии ограничивали королевскую власть. Этим изобретением стал трибунал Священной канцелярии, известный под симпатичным именем «инквизиция», чьей главной мишенью были евреи. Вот у кого водились деньжата, поскольку это были администраторы, сборщики налогов, известные врачи, это они держали под контролем крупный бизнес, а также ссужали деньги под проценты – точно так же как банки выдают кредиты; собственно, тогда они и были банками. Так что для начала королева пощипала их по-хорошему, типа «дай-ка мне в долг немного деньжат, Иезекииль, завтра верну» или «если хочешь и впредь оставаться иудеем, Елизар, заплати-ка мне такой-то налог, и расстанемся друзьями». Кроме этого, были и такие, кто уже принял христианство, но дома, в семье, по-прежнему практиковал свою старую религию. Или не практиковал. Без разницы. Быть евреем или иметь евреев среди предков – то и другое навлекало на тебя подозрения. Так что инквизиция взяла на себя труд разобраться со всеми: сначала с обращенными, а потом и с остальными. Дело нехитрое: самого еврея – истребить или изгнать, его имущество – конфисковать. Прикиньте сами, насколько рентабельным был этот бизнес. Да и просто добрые люди в сторонке, как правило, не стояли: они, науськанные святым клиром на мессе, с удовольствием поджигали еврейские кварталы и волоком тащили по улицам тех, кто распял Христа; тех, о ком, кстати говоря, в одном из моих школьных учебников, изданном в 1950 году («допущено к печати Лино, епископом Уэски»), сообщалось, что евреи «становились объектом народной ненависти по причине своей скупости и совершенных ими преступлений». В сухом остатке: по причине и принимая во внимание, что это был отличный инструмент реализации власти и быстрого пополнения как королевской казны, так и кубышек святой католической церкви, инквизиция, взяв разбег, ничуть не снизила темпов даже после официального изгнания евреев в 1492 году, перенаправив свои усилия на другие сообщества, нуждающиеся в ее благочестивом надзоре, – на еретиков, святотатцев, содомитов. На всех опасных и вредных и иже с ними. Включая фальшивомонетчиков, что забавно. В стране, которая вскоре окажется в руках чиновников (тяжелая физическая работа не в счет) и пребывает в этих руках и по сей день, Священная канцелярия стала еще одним источником доходов: за счет этой системы жили бесчисленные священники и кланы. Любопытно вот что: если внимательно присмотреться, то легко убедиться, что инквизиция существовала во всех европейских странах и во многих из этих стран их собственная инквизиция по гнусности и жестокости нашу даже превосходила. Однако знаменитая «черная легенда», выпестованная внешними врагами, – а Испании, в общем-то, пришлось в одиночку противостоять практически всему миру, – обрядила в позорное санбенито исключительно нас. Но даже и с этим нам повезло как утопленнику. Легенда-то не на пустом месте возникла, несмотря на уверения в противном какой-нибудь свеженькой, разными фобиями унавоженной истории, которая, как дитя, все прощает безупречной имперской Родине-матери. Ведь Священная канцелярия, упраздненная во всех нормальных странах уже в XVII веке, просуществовала в Испании до конца первой трети века XIX, а оправдывали ее еще и в XX: «Наши Католические короли были убеждены в том, что душа обладает гораздо большей ценностью, чем тело», – сообщалось в том самом учебнике, который я упоминал выше. Так или иначе, но вред, причиненный инквизицией, – короли, которые за ее счет обогащались, и церковь, которая ею управляла, ее использовала и продвигала, – вылился в нечто гораздо большее, чем страх преследований, ужас перед пытками и костром. Вездесущность и всевластие инквизиции отравили Испанию подлой привычкой к подозрениям, доносам и оговорам, которые уже никогда нас не покинут. Каждый, кто желал свести счеты с соседом, старался подстроить, чтобы сосед предстал перед трибуналом инквизиции. Что в конечном счете развратило испанский народ, подточив его мораль, погрузив в страх и доносительство точно так же, как позже это случится, например, в нацистской Германии или в коммунистической России, и так же, как это происходит на наших глазах в странах с радикальным исламизмом. Или – нет нужды далеко ходить – в некоторых уголках, городах и провинциях нашей сегодняшней Испании. Общественное давление, боязнь собственного окружения, горячее желание подладиться к тому, кто при власти, да и само это выражение – вера обращенного, которое так точно определяет нас, испанцев, когда мы рьяно демонстрируем увлеченность чем бы то ни было с одной-единственной целью: чтобы никто не заподозрил нас в обратном. Оливкой в бокал с коктейлем добавим к этому еще и зависть – могучее национальное чувство. Потому как добрая половина казней и прогулок к стенке, которые практиковались обеими сторонами в эпоху гражданской войны 1936–1939 годов – или тех, что совершались бы сегодня, будь такая возможность, – обусловлены не чем иным, как нашей старой склонностью сохранять инквизицию, но уже другими средствами.