А вот погород уже весь проснулся. Сновали подмастерья и носильзики, где-то шумно вздували горн, громко понукал ослика, волокущего в горку тяжёлые сани, погонщик. Пахло дровяным и угольным дымом, мокрой кожей, войлоком. Немощённая дорога местами ещё не просохла после позавчерашнего ливня — в колеях стояли глубокие лужи.

На самой окраине вовсю кипела работа — заканчивали строительство нового храма. Гладкие тёсаные стены уходили высоко вверх, завершаясь резными перилами; теперь по углам здания возводили узкие, сходящиеся кверху башенки. Запах свежей смолистой стружки был прян и крепок, как свежее пиво.

Какому же богу?.. Ягмара не могла догадаться по виду постройки, а остановиться и спросить постеснялась. Ничего, скоро это выяснится само собой…

Скоро они пересекли корабельный волок между Доной[10] и Инелеем — широкую выстланную мокрыми раздавленными ёлками канаву; по сторонам её тянулись полосы вытоптанной копытами и обильно политой бычьим помётом земли. Солнце поднялось над окаёмом, чистое и светлое, и слепило левый глаз.

Путь предстоял непростой и долгий.

Если ведьмин лес мог встревожить и насторожить нового наивного человека, то этот — просто пугал. Кривые деревья, поросшие мочалом, дикие колючие заросли, непонятные звуки отовсюду… Бабка долго искала тропу, уезжала вперёд, возвращалась, наконец нашла — просто вековой вяз, примета, лежал сейчас вывернутый с корнем; песок ещё стекал с высоких корней… Наверное, та непогода, что прошлась позавчера по Тикру простым ливнем с громом и градом, здесь разыгралась не на шутку.

По тропе пришлось вести лошадей под уздцы, слишком уж низко смыкались кривые толстые ветви.

Прошли мимо большого остывшего кострища. Белели разбросанные заячьи кости.

— Кто-то здесь бывает, — сказала Ягмара.

— Да как не бывать, — ответила бабка. — Лихих людей тут немало. За овраг они, понятно, не ходят, а здесь-то им чего сделается…

И вскоре возник овраг. Будто кто-то громадным когтем провёл по лесу — вывернутая земля по краям оврага ещё не улежалась и не поросла бурьяном, поваленные деревья громоздились трухлявыми кучами. Всё дно оврага заросло чёрной колючкой; угадывался ручеёк, тоже чёрный, блестящий, словно подёрнутый дёгтем.

Но переброшенный через этот словно бы недавний овраг мост, сработанный из двух стволов с криво набитыми поперёк горбылями, обросший мхом и лишаями, казался столетним.

— Как же так? — удивилась Ягмара.

— Вот так, — сказала бабка, выбираясь из саней и разминая ноги. — Здесь всё так… плюнь и не смотри. Морок кругом…

И она, прихрамывая, обошла санки, завязала козлам глаза платками, взяла за морды и повела за собой по тонкому настилу. Видно было, как горбыли опасно прогибаются под каждым её шагом.

Ягмара ступала на мост с некоторым трепетом — уж больно он казался непрочным. Но тут же убедилась, что глаза лгут: на самом деле хлипкий настил не прогибался и не пружинил, и даже звук копыт по нему не передавался — словно под ногами было и не дерево вовсе, а просто хорошо убитая дорога.

Здесь всё так… морок… Понятно.

От моста пошёл совсем другой лес — почти сплошная ель. Запахло сыростью, мхом и травяной гнилью. Тропа стала извилистой настолько, что Ягмара постоянно теряла бабку из виду. Всё время казалось, что вот-вот, и бабка пропадёт совсем.

Они вышли из ельника и остановились. Вот такого Ягмара не видела вообще никогда и даже поёжилась.

За совершенно сухой серой, как после подземного пожара, поляной начинался мёртвый лес.

Деревья стояли скелетами, сбросив не только листья, но и кору, нижние сучья, верхушки. Кора и сучья громоздились бесформенными кучами. На месте выломанных сучьев образовались глаза, которыми эти мертвецы смотрели как бы мимо людей, не замечая их — но это был, несомненно, обман. И только в глубине, далеко за спинами мертвецов, возвышался над их головами лесной великан…

— Отдохнём, — сказала бабка и вытащила из санок лубяную корзинку со снедью. — Сил нам тут надо будет много…

Ягмара с готовностью привязала лошадей и опустилась на землю. Ний же вдруг застыл; лицо его, и без того узкое, вытянулось ещё больше.

— Эй! — сказала Ягмара. — Ты что?

Ний молчал. Потом провёл ладонью по лицу — остались полосы — и почти повалился к ногам своей лошади. Лошадь нервно переступила и задела его копытом — он этого не заметил.

Ягмара вскочила, подхватила поводья, привязала лошадь, вернулась к Нию. Он, кажется, пришёл в себя.

— Что? — спросила Ягмара.

— Не знаю, — медленно и тихо сказал он. — Показалось… что-то такое… но уже не знаю, что…

— Знакомое место?

Ний помотал головой.

— Нет, не место… другое… иное… не понял. Не могу объяснить, слов не подобрать… может, потом…

Бабка потрясла тыквенной бутылкой. Там призывно булькнуло.

— Пойдём, — сказала Ягмара.

Ний медленно поднялся. Было видно, что ему всё ещё не по себе — он тяжело дышал, ноги подрагивали.

— Вот я и говорю: отдохнуть надо и брюхо набить как следует, — сказала бабка. — Здесь человека сжирает быстро. Ещё и не то будет…

До дома Тоначи-бабы шли вроде бы недолго, но очень устали, вымотались — словно это и не тропа была под ногами, а глина-грязь или глубокий сухой песок. Лошади позади запалённо дышали и фыркали, выражая затаённый гнев и недовольство.

Дом стоял, привалившись боком к тому самому видному издали лесному великану — тысячелетнему, наверное, дереву, имени которого Ягмара не знала. Ствол его снизу был гол и цветом напоминал тех мертвецов, которых они только что миновали — разве что чуть светлее. Нижние корявые сучья свисали почти до земли.

Верхушка, наверное, могла цеплять низкие осенние облака…

Сам дом тоже был необычен. Сложенный из цельных стволов, тёмных, тяжёлых, он имел два окошка, одно над другим, и дверь, низкую, как в собачьей будке. Крыша заросла мохом. Из крыши торчала труба из пластинчатого камня. На ней сидела большая чёрная птица.

Почему-то повсюду летало множество мух. Как в коровнике.

— Ждите здесь, — сказала бабка и пошла к дому, сильно приволакивая ногу. Козлы начали нервно переминаться.

— Ты это чувствуешь? — спросил Ний. Голос его звучал глухо, как сквозь толстую повязку на лице.

— Что?

— Как будто… голоса… Только не в ушах. Под ногами.

Теперь и Ягмара почувствовала: нет, не голоса, а хоровой страшный шелестящий шёпот, приходящий через подошвы, поднимающийся до колен, слабящий. Тут же захотелось забраться куда-то повыше.

Бабка дошла до дома, постучала в дверь, подождала. Потом отворила заскрипевшую дверь, и согнувшись в пояс, пробралась внутрь. Дверь захлопнулась с громким щёлкнувшим звуком.