— Покажи птичьи перья, что ты собрала, — сказал маг. — Мокшан показал одно, но оно было всё испачкано железом.

Ягмара сходила за другими перьями.

Маг долго рассматривал их и держал между ладонями, слегка потирая, будто пробуждая в перьях было тепло.

— Это жар-птица, которую вырастили в огромной железной клетке, чтобы убить волшебную птичью силу, — сказал наконец он. — Их покупают аравы, а вот откуда привозят — точно не известно. Вероятно, из Цереса, ведь все чудеса Ойкумены происходят оттуда. Даже те, которые считают индийскими. А может быть, и дальше… За Цересом есть ещё одна страна, высоко в горах, и там живут маленькие люди, которые умеют проходить сквозь горы и летают на орлах. Возможно, это их рук дело. Но наш мальчик, конечно, не летел на птице так далеко… Скорее всего, он купил её на базаре в Алпане. Ведь он был одет целиком в одежду алпанской выделки?

— Новёхонькую, — сказала бабка. — Первый раз надел…

— Алпанскую одежду можно купить не обязательно в Алпане, — сказала Ягмара.

— Это сомнению не подлежит, — кивнул маг. — Но одновременно и птица, и одежда… С трудом верится, что и то, и другое сразу можно приобрести где-то поблизости от нас.

— Он мог купить их в разных местах, — продолжала настаивать Ягмара. — И алпанские деньги ходят повсюду.

— И это тоже верно… — маг налил себе ещё вина. — Да, такие размышления нам ничего не дают… и никого следа не остаётся в небе…

Он глубоко задумался.

— Тогда всё просто. Надо искать след на земле, — сказала бабка.

Четыре года назад

Нежным выдалось это утро последнего дня, ясным и нежным. Тяжёлый раскалённый ветер, пришедший с южных степей и накрывший весь край пыльным войлоком, утих наконец, и ночью повсюду запахло травой. Всё ещё лежал острый мелкий песок на кронах и кровлях, скрипел на зубах и набивался в глаза, выгоняя слёзы досады, но дышать уже стало свободно, легко и сладко.

Розовый свет тронул крыши высоких домов на острове Нив и быстро, чуть подрагивая, пополз вниз по светлым стенам с почти неразличимыми рядами окон, занавешенных снаружи белёным полотном.

Из сада беззвучно возник Шеру, сел, обвил себя хвостом, медленно и сыто оглянулся через плечо. Сизое голубиное перо прилипло к щеке.

Не было смысла длить бестолковую ночь… Акболат спустил ноги на шёлковый жёлтый с серебром ковёр, приятно холодящий ступни. Шеру тут же подошёл, твёрдым полосатым лбом ткнулся в колено. Посмотрел золотыми глазами.

Котёнком его подарил Акболату купец-мидянин, подарил просто так, по давней дружбе. Подарил вместе с именем: Шеру — значит Счастливый. И если особого счастья от золотого кота Акболат не видел, то успокоение — да, было. А покой многие народы, особенно на Востоке, ценят куда выше счастья.

Накинув невесомый синий стёганый каф с кистями, Акболат неторопливо подошёл к пустой стене, выводящей в сад. Шеру тёрся сбоку о больное колено — лечил. Колено ещё весной повредил Акболат, на охоте неосторожно спрыгнув с коня. Ходить теперь приходилось на прямой ноге, опираясь на длинную палку нубийского тигрового дерева. Врач Теофан трижды в неделю приходил, втирал травяную мазь. Помогало плохо. Что делать, ведь каждый раз перед его визитом приходилось стучать по бокам колена ясеневой колотушкой, побуждая боль и лёгкую опухлость…

Отсюда, от дома Акболата, город Тикр и его знаменитые пристани с десятками кораблей видны были так, словно нарисованы на стене искусным художником. Среди множества низкосидящих торговых лохней и меркаторов, городских боевых дракул, чьим повседневным делом было выслеживать и отгонять речных разбойников, возвышались хищные биеры с уже поставленными мачтами и скатанными парусами на длинных косых реях. А в окружении чёрных биер сияла красная тетрера, и даже отсюда видно было, как рыжими муравьями снуют моряки по снастям.

Египетский флот готов был к выходу. В любой благоприятный час.

Акболат тронул гонг. Тихий журчащий звук унёсся в недра дома и вернулся вместе с Арамом, домоправителем. Уже седьмой десяток лет доживал на свете славный Арам, а волосы его спадали на плечи блестящей упрямой волной, вороною с белой пеной по краю; и чёрною с белым клином была его борода.

— Мира и мудрости, господин…

Поклон его был полон достоинства.

— Мира и мудрости, дорогой друг, — улыбнулся Акболат. — Начнём этот день с брадобрея…

Освежённый, с влажными распущенными волосами, Акболат насладился завтраком, по-тикрски плотным, с мясом, рыбой, сыром и яйцами — дающим силы на полный день, до вечернего пира. Но закончил он завтрак не финиками и не яблоком, а толстым ломтём вяленой медовой меровийской дыни.

Другим, нездешним солнцем пахла она…

О Мерв, воспетый всеми, радостный город! Твои узкие улицы, твои тенистые пардеши, где деревья, отягощённые плодами, не в силах устоять за дувалами и неудержимо расползаются поверх и в стороны, как доброе сдобное тесто, роняя в руки прохожим персики, инжир или гранаты, пачкая рты ребятишкам соком шелковицы или кожурой ореха, сбивая с ног ароматом горячих полуденных яблок или перезревшего миндаля. Твоя крепость, где стены изнутри оплетены виноградной лозой и хмелем, и гроздья ягод вянут под солнцем и на ветру, истекая чистым мёдом. Твои окрестные поля, где неосторожный путник может заблудиться в пшенице или ячмене, и только всадник сумеет его отыскать. Твои степи в шёлке ковыля и в горечи полыни, по которым конь несётся невесомо и плавно, как по небесному мосту. Твои дворцы и твои базары…

И ты прекрасен, мой Тикр, столица Станового царства, город степи и реки, город смолы и древес, город малахита и бронзы, — ты принял и упокоил меня, ты дал мне пристанище в моём изгнании — но прости, сердце моё осталось и будет похоронено там, далеко на востоке, у Железных ворот[7], где небо бездонно днём и на вытянутую руку опускается ночью.

Тяжело и мягко ступая, прошёл Шеру, подмигнул, скрылся за занавесом. И сразу, забыв вернуться, прошёл в том же направлении ещё раз. Акболат когда-то пытался разгадать тайны кота, но отступился. Шеру видел мир иначе, чем мы, а значит, знал тайные ходы и тайные пружины, и умел многое недоступное людям.

Верховых прогулок не намечалось, поэтому после завтрака Акболат облачился в простую одежду: широкие шёлковые штаны, не стесняющие бега, и лёгкий шёлковый же кафтан; и то, и другое цвета сухой глины, собранное мелкими складками, яркое и нарядное в доме и неожиданно неприметное в переулках. Аланская шитая серебром шапочка прикрывала бритую голову…

Он заперся в библиотеке, хотя совсем не собирался работать. Лакированные ящики из страны Церес, светлые и чёрные, открывающиеся сбоку, со сказочными птицами на крышках; в каждом живут свитки, папирусные, с красными или синими лентами по краям, или из тончайшего льна, пропитанного для сохранности воском — они намотаны на палочки из пальмового дерева; или шёлковые, с самым тонким письмом, на пустотелых бамбуковых катушках, украшенных кистями и пучками небывалых птичьих перьев. А на полках, закрытых от пыли тяжёлыми занавесами, стоят филистинские кодексы в тяжёлых деревянных окладах с кожаными ремнями. Библосы на десятке языков, и все их способен прочесть Акболат, но радует ли это сейчас? Он лишь втягивает тонкий запах пергамента, дубовых чернил, папируса, туши, воска — и лаванды, и пушистых веточек чёрного хвоща, которыми обильно перекладывают и свитки, и кодексы, чтобы не доставить радости книжным червям…