Добравшись до Ужды, мы увидели, что она кардинально отличается от Касабланки и Рабата. Основным средством передвижения здесь были маленькие серые ослики, тянущие шаткие повозки с непомерно большим грузом. Скучающие мальчишки в кафтанах и растоптанных сандалиях сидели сверху, на тюках. Из сухой, пыльной земли изредка росли деревья. Казалось, что принятые нами меры предосторожности в этом месте не были лишними. Вдали виднелись горы, у подножия которых лежала граница с Алжиром. Призыв к молитве эхом проносился по городу и отмечал завершение дня.

Женщины были полностью скрыты под черными одеждами. Они быстро перебегали из одного места в другое, но без радости и веселья, окружавшего их сестер на побережье. Здесь женщина, путешествующая в сопровождении трех мужчин, вызывала удивленные взгляды, и нам не следовало покидать то место, где мы остановились, чаще, чем это было необходимо. Туалеты были покрыты коркой грязи и так невыносимо смердели, что я старалась терпеть как можно дольше, вплоть до десяти часов кряду. Наши кровати были щедро украшены волосами предыдущих постояльцев, а простыни и одеяла топорщились от грязи и тоже воняли. Мы все спали не раздеваясь и не разбирая кроватей, но даже это не спасало нас по утрам от жуткого зуда от укусов клопов.

Беркан располагался возле алжирской границы, именно в этом городе, по нашим сведениям, Карим и Мехди жили со своим отцом. Я решила, что лучший способ узнать, живы ли дети, нанести визит домой. Мы впятером забрались в разваливающийся «мерседес» и отправились в путь по ухабистой дороге. Наша переводчица, Амина, настаивала на том, чтобы этот визит был как можно короче, чтобы, по возможности, не обременять хозяев, потому что Чикао славился своим суровым нравом.

Мы легко нашли автозаправочную станцию, принадлежавшую Чикао, как и самого хозяина. Его вообще было сложно не заметить: темнокожий здоровяк, почти два метра ростом, с широкими плечами и длинными руками. Казалось, он был крайне раздражен тем, что мы остановились вблизи его заправки. Когда мы въезжали на ее территорию, я заметила маленького мальчика, которого торопливо загнали в помещение. Мне показалось, что это был девятилетний Карим, и нам удалось запечатлеть его на нескольких кадрах, пока дверь не захлопнулась. Увидев камеры, Чикао сначала согласился дать интервью и пригласил нас внутрь помещения. Пока мы разговаривали, он даже показал нам последние фотографии мальчиков. Потом, после пары ничего не значащих вопросов, я спросила его, почему он начиная с июня 1991 года не позволяет матери детей общаться с ними. Он ответил, что она этого не заслужила и что именно Валери виновата во всех его бедах.

«Если она считает, что дети мертвы, это ее проблема, а не моя», – заявил он, отмахнувшись.

Внимательно глядя ему в лицо, я спросила его сначала через переводчика, потом по-французски, не был ли мальчик, которого мы только что видели, его сыном. Он испугался, потом разозлился, проигнорировав мой вопрос. Когда он вскочил и навис надо мной, я поняла, что интервью окончено. Держа в руках фотографии мальчиков, я тихо спросила, можем ли мы хотя бы сфотографировать эти снимки, чтобы передать их Валерии в Бельгии и позволить ей убедиться в том, что они живы. Он гневно отказал нам в просьбе и стал выгонять. Проследовав за нами к машине, он выхватил ключи из замка зажигания и отказался вернуть их, крича на нас и нанося пальцами ощутимые тычки в грудь некоторым членам съемочной группы.

Затем Чикао стал требовать, чтобы мы отдали ему видеопленку, на которой был заснят он, а заодно и весь фильм целиком. Я чувствовала, как напугана Амина, находившаяся позади меня и пытавшаяся втащить меня в машину и срывающимся от волнения шепотом объяснить мне, что Чикао успел послать кого-то за полицией.

Как раз в это неподходящее время я вспомнила, что этот человек одним пинком сломал бедренную кость жены.

Ситуация развивалась стремительно. Спустя мгновение в облаке пыли и с впечатляющим разворотом машины появился полицейский и тут же прекратил наши пререкания, отведя Чикао в сторону. Для того чтобы спасти отснятый материал, мне нужно было действовать быстро. Жестом подозвав к себе оператора, я взяла у него две частично отснятые маленькие видеопленки размером где-то девять на семь с половиной сантиметров, потом быстро сунула их вместе с пленкой из камеры в свои свободные штаны и спрятала в трусах. Затем, пока остальные члены съемочной группы закрывали меня своими спинами, я тайком раскрыла упаковку с новыми кассетами и присоединила к уже спрятанным трем еще одну чистую. Поправив на себе одежду и выпрямившись, я постаралась придать себе как можно более бесстрастный вид. Как раз в это время к нам подошли офицеры полиции и потребовали отдать им пленку из фотоаппаратов и наши сумки.

Когда мы отказались выполнить их требования, нас арестовали и отвезли в местную тюрьму, где нас уже ожидали начальник полиции и мэр.

Все наши документы, включая паспорта и мое журналистское удостоверение вместе с аккредитационной карточкой от марокканского телевидения, в которой я числилась как глава нашей группы, были конфискованы. Обыскав наши сумки, начальник полиции потребовал отдать ему отснятые пленки, что мы не собирались делать. Наш отказ привел в ярость Чикао и мэра, поэтому, обыскав всех членов нашей группы вместе с водителем, они выгнали их на улицу, оставив меня за решеткой. Амину тоже выпустили, но рекомендовали подумать о том, какие последствия может повлечь за собой ее тесное знакомство с нами.

К тому моменту я была уже очень сильно напугана, поскольку марокканцы в полицейском участке вели себя очень агрессивно. Моей смелости значительно поубавилось: я представляла себе, как они проводят расследование и натыкаются на малайзийский ордер. Тем не менее я не собиралась так запросто отдавать им наши пленки.

Мэр и начальник полиции распорядились поместить меня в ярко освещенную и наполненную каким-то странным запахом комнату с земляным полом. В течение семи часов каждые девяносто минут охранники открывали дверь и требовали сказать им, где спрятаны отснятые материалы. Наконец незадолго до рассвета, прижав ухо к двери, я расслышала несколько знакомых арабских слов. Охранники говорили о том, что скоро обыщут меня, сняв с меня одежду.

Стараясь не впасть в истерику, я изо всех сил начала кричать, используя все свои знания арабского: «Я не чиста! У меня месячные! Не прикасайтесь ко мне! Я не чиста!»

Не знаю, кто из нас, я или мои охранники, в тот момент были сильнее удивлены происходящим. До этого момента все так называемые переговоры между нами происходили на ломаном английском и на французском, который я знала очень плохо. Я старалась не подавать виду, что знакома с мусульманской культурой или арабским языком, чтобы не вызывать у них излишнего любопытства. Во всяком случае, мои протесты, произнесенные на их родном языке, сыграли решающую роль. Меня перевели из той камеры, где я сидела, в основное здание полиции, где переговоры продолжились над тарелкой с персиками, которые начальник полиции нарезал ломтиками с помощью ножа с длинным лезвием и предлагал мне в знак примирения.

Разговоры переливались из пустого в порожнее, и Чикао активно участвовал в них, добавляя свое весомое мнение и обвинения. Наконец мы достигли соглашения. Я изъявила желание выдать им пленку, о которой все время говорили Чикао и полицейские, а они взамен позволят мне и моей группе беспрепятственно покинуть город. Я встала и, стараясь сохранить достоинство, отвернулась от полицейских, чтобы достать из своего тайника чистую кассету. Когда я передала ее начальнику полиции, он брезгливо взял ее двумя пальцами, словно это было что-то мерзкое, и с отвращением передал ее Чикао. Встав с победоносным видом, этот гигантский урод демонстративно вырвал пленку из ее хрупкого хранилища, а потом для пущей верности положил ее на стол начальника полиции и разбил огромным пресс-папье.