Когда я вышла из полицейского участка, то увидела возле него нашего водителя и всю группу, сидящую возле машины. Взглянув на Амину, я заметила ее мертвенную бледность и трясущиеся руки. Дрожащим голосом она предложила нам уехать из Беркана как можно скорее.

Я смогла немного успокоиться, лишь когда наш автомобиль оставил позади окраины Ужды. Теперь нам оставалось доставить Амину к дверям ее дома в целости и сохранности. Вызвавшись переводить для нас, она сильно рисковала собой и своей семьей. Мне оставалось лишь надеяться на то, что Чикао со своей когортой не станет ей мстить. Обменявшись с ней почтовыми адресами, на прощанье я обняла ее и оставила небольшую денежную премию.

Ту ночь мы провели в одном номере отеля, валясь с ног от усталости и взвинченных нервов. Я прислушивалась к шорохам сквозь сон, почти веря, что вот-вот к нам ворвутся полицейские, чтобы вернуть меня за решетку. Я считала минуты до рассвета, чтобы мы могли добраться до аэропорта и сесть на первый самолет в Касабланку, чтобы там пересесть на рейс до Лондона.

Никогда в жизни я еще не была так рада посадке в Хитроу. Мне стало даже понятно желание Папы поцеловать бетонную площадку перед ангаром, правда, я сомневалась, что его могли подвигнуть к этому три видеокассеты, спрятанные в весьма интимном месте.

Мы были похожи на табор кинематографических цыган, постоянно балансирующий на грани провала. Быстрый и краткий, почти молниеносный визит в ООН в Женеве, чтобы снять сессию Комитета по правам ребенка и взять интервью у докладчика, Марты Сантос Па. Этот опыт стал обескураживающим, потому что оказалось, что у комитета явно недоставало международного влияния и власти, но всех это, судя по всеобщей удовлетворенности, устраивало. Мы приезжали, снимали и тут же уезжали дальше. Мы пересекали Ла-Манш, мечась между Англией и Европой, снимая фильм, разыскивая похищенных детей и разговаривая с теми, кто сумел вернуться домой. Мы работали в бешеном ритме, который выматывал нас, но я стремилась вперед с маниакальной решимостью. Мы уже приближались к завершению работы.

Я теперь не спала, а лишь впустую вертелась на кровати, перебирая в памяти обрывки воспоминаний о своих детях и размышляя о том, какой была жизнь, когда мы были вместе. Каждая отснятая пленка в моем представлении приближала меня к Шахире и Аддину, к возможности однажды снова их обнять и рассказать о том, как сильно я их люблю.

С каждым днем мне становилось все труднее работать с Яном, как бы я ни старалась. Я больше не могла соглашаться с его мнением о том, что и как мне говорить перед камерой. В душе моей поселилось глубокое чувство обиды на мужа, однако я научилась его скрывать. Правда, любовь умирала гораздо дольше, чем симпатия, которая начала испаряться со дня памятного разговора в самолете. В конце концов я поняла, что Ян даже не осознавал, что причиняет мне боль. Обрушившееся на нас со дня похищения детей давление – эмоциональное, профессиональное и финансовое – кардинально изменило развитие наших отношений. И Ян предвидел это в первый же вечер после похищения детей.

Оказавшись снова в Лондоне в последнюю неделю съемок, я больше не могла игнорировать свое состояние: моя правая грудь сильно отекла и, казалось, словно горела. Во время съемок в Монако на меня напала женщина, у которой я брала интервью. Как только я стала спрашивать ее о том, как и какую роль она сыграла как платная помощница в похищении детей, она набросилась на меня и длинными острыми ногтями нанесла моей груди довольно болезненные раны. Мне пришлось пожертвовать целым съемочным днем и отправиться в госпиталь имени принцессы Грейс. Мне еще показалось, что, учитывая то, в какой стране и как я получила ранение, название госпиталя было вполне подходящим.

У меня поднялась температура, и вскоре я начала дрожать, а затем обливаться потом. Раны на груди воспалились, и мне пришлось остаться в госпитале на ночь для промывания и внутривенного введения антибиотиков.

Через три дня с негнущейся рукой и туго перебинтованной грудью я села на самолет в Австралию. Съемки были окончены.

Фильм «Пустые объятия – разбитые сердца» вышел на экраны всего мира и был отмечен как выдающийся вклад в работу ООН в Год семьи. В разных странах этот фильм использовался в качестве учебного пособия для судов и юристов, работающих над законами о похищении детей родителями и касающихся внутрисемейных отношений.

Я надеюсь, что эта лента изменила отношение людей к преступлению, совершаемому только ради того, чтобы отомстить и ощутить свою власть над другим человеческим существом. Один тринадцатилетний подросток, жертва похищения, сказал в интервью для фильма: «Я надеюсь, что каждый родитель, смотрящий этот фильм и собирающийся похитить собственного ребенка, остановится и подумает о том, как детям будет плохо. Не делайте этого».

Вот она, простая и горькая истина в устах младенца.

Для того чтобы как-то снять напряжение, было решено закончить работу над фильмом и передать редактирование и завершающие работы в руки других людей. Мне оставалось лишь записать звуковое сопровождение, когда все будет закончено. Другим же моим способностям, таким как материнская забота и воспитание, применения больше не было.

Приближались девятый день рождения Шахиры и годовщина похищения детей, и я все сильнее впадала в депрессию. Во время работы над фильмом ощущение горя не развеивалось, а лишь накапливалось, и мне казалось, что я уже не смогу от него избавиться. Теперь я понимаю, что это происходило из-за сложных съемок и постепенного осознания того, что может пройти немало лет, прежде чем я снова увижу детей. Необходимость окунуться в воспоминания прошлого пробудила старые страхи и память о пережитом насилии. Я так и не смогла осмыслить их, и сейчас, когда не могла больше считать материнство смыслом своей жизни, они поглотили меня целиком.

По-моему, Бахрин решил, что лучшим наказанием для меня и способом разрушить мою жизнь будет разлука с детьми. Я каждый день остро чувствовала, что их нет рядом. Подчиняясь требованию Бахрина общаться с детьми только через посредничество лишенных эмоций работников адвокатской конторы в Мельбурне, я принялась выбирать подарок на день рождения Шахиры и небольшой презент Аддину. Два года для ребенка – большой срок, и, пытаясь написать поздравительную открытку, подбирая слова так, чтобы они были понятны и близки уже изменившимся вкусам моих детей, я будто бы сама тревожила старую незажившую рану. Тем более что знала: на мои слова любви не будет ответа. Со временем это превратилось в ужасную традицию, которой я следовала более десяти лет.

Доводя себя до изнеможения в течение нескольких месяцев, я приблизилась к умственному и физическому истощению. Сон по-прежнему бежал от меня или же наводнял мои сновидения кошмарами и по-прежнему неутоленной тоской по детям. Слезы настигали меня в самые непредсказуемые моменты и отказывались мне подчиняться. Иногда это происходило из-за того, что мне на глаза попадались вполне узнаваемые образы, иногда же причина, заставившая расплакаться, оставалась мне неизвестной. Постепенно я стала все чаще думать о лекарствах как о способе забыться. До того момента я категорически протестовала против любых средств, способных уменьшить мою боль. Я все время отказывалась от успокоительных пилюль, предлагаемых мне докторами или благожелательными друзьями, а элементарное снотворное не могло избавить меня от бессонницы.